24px – Lora, Arial, sans-serif
Сгенерировать текст для поля
Создайте текст с помощью ИИ-помощника, уточнив тематику сайта и пожелания к результату
header
Александр Давыдов
Мужики и пацаны

Городская и пенитенциарная культуры в СССР

Армии Первой Мировой набирались в основном из деревенских жителей. Готовясь к последнему рывку за красной мечтой, коммунисты вырабатывали новые рамки жизни, которые должны были вырастить солдат будущей, последней войны. Их цели сегодня не каждый вспомнит - рамки же, выстроенные ими, продолжают работать сегодня. Попробуем разобраться, как городская и лагерная советская культура формировали и продолжают формировать особые социальные типы, которые мы часто называли простыми словами — мужики и пацаны.

Идея поговорить о таком причудливом сплаве городской и лагерной культуры возникла во многом благодаря работе Алана Баренберга о принудительном труде в Воркуте. Именно у него появилась мысль о том, что городская и пенитенциарная культура СССР не просто совпадают по времени своего генезиса, а складываются в нечто цельное.
Советский город как социальное целое сложился как сетка слобод вокруг промышленных производств. Эти (часто барачно-земляночные) поселения соединяются между собой улицами и магистралями, таким образом складывается структура города.

Новое, строящееся предприятие иногда становилось настолько масштабным, что поглощало “старый” город. Яркий пример — история Кузнецка. Этот город, выросший из казачьей крепости, к середине 1920-х годов (после знаменитой Роговской резни) насчитывал около пяти тысяч жителей.
Всё изменилось с приходом новых строек в конце 1920-х — началось возведение Кузнецкого металлургического комбината, и сюда устремились порядка ста тысяч человек. Они жили в палатках и землянках, образуя огромный временный «табор», соседствовавший с прежним городом, пока, в 1932 году не вышло постановление о слиянии Кузнецкстроя и старого Кузнецка.
Первый изначально строился в рамках концепции город-сад. Её суть заключалась в формировании городов, где производство соседствует с зелёными насаждениями, а весь город окружён лесными зонами. Это давало шанс совместить индустриальный характер города со здоровой средой для жизни.

Ключевое в новой модели — ликвидация частной собственности, позволяющая планировать города более строго, с чётким разделением на промышленные, жилые и общественные зоны. Именно жилые районы, как правило, становились зонами особой изоляции и безопасности — прежде всего для сохранения высокой плотности социальной жизни.

Пришло время формулировки гипотезы: советская городская и лагерная культуры породили устойчивые социальные типы, которые впитали привычки, нормы, а зачастую и своеобразный кодекс поведения, рожденный на стыке завода и зоны. Этот сложный культурный бэкграунд до сих пор влияет на характер социальных отношений в городах, а также на стиль коммуникации между их жителями.

В современных городах, от крупных индустриальных центров до окраин, эти типы — зачастую невидимый, но ощутимый механизм передачи поведенческих норм из поколения в поколение. Их корни — в советской политике градостроительства, в особенностях массовых перемещений людей, в слиянии элементов лагерной субкультуры с городской.
В условиях масштабных экспериментов по формированию новой советской городской среды вопросы быта и инфраструктуры рассматривались неотделимо от политических и экономических задач. Например, такие базовые повседневные действия, как прием пищи и стирка, постепенно «выносились» из частных квартир в общественную инфраструктуру. Это привело к тому, что проектируемое жилье зачастую могло не содержать даже элементарных кухонных зон. Жителям предлагалось пользоваться фабриками-кухнями и централизованными прачечными, что расширяло возможности женщин для включения в промышленное производство.

В то время между урбанистами и дезурбанистами развернулась яркая полемика о будущем облика советских городов. Урбанисты отстаивали идею строительства крупных индустриальных центров с четким разграничением городских функциональных зон. Именно крупный город, по их мнению, создавал условия для упрощения системы управления населением: структурирование и контроль над жителями было доступнее и эффективнее. В то время как дезурбанисты выступали за отказ от буржуазных моделей города и предлагали формировать «соцпоселения» и «соцполя». Эти поселения должны были сочетать в себе аграрные и промышленные функции и быть сильно озеленеными — идея возвращения к более гармоничному природному окружению в противовес индустриализации.

Однако к началу 1930-х годов официальная дискуссия была свернута: основные участники были отстранены или подверглись репрессиям, и на смену остальному пришел большевистский подход. В нем были заимствованы отдельные элементы обеих концепций: так, выражением идей дезурбанизации стало стремление разукрупнять города, не создавать новые промышленные мощи в старых центрах, а выносить предприятия ближе к месторождениям и сырью. В итоге это привело к массовому строительству моногородов — небольших населённых пунктов на +-50 тысяч жителей при крупных фабриках или комбинатах.

В этом подходе отчетливо проявляется модернистский взгляд большевиков: они стремились создать относительно равномерное по социальным и инфраструктурным условиям пространство на всей подконтрольной территории. Однако изначальная концепция «обобществления быта», в полной мере, воплощена так и не была. Главная причина этого состояла в том, что управление огромными рабочими коллективами требовало гибкой стратегии выделения ресурсов, жилья, продуктов и одежды, которую невозможно было реализовать через полностью коллективные формы быта. Поэтому большую часть домашних хозяйств оставили в полуиндивидуальном формате.

В то же время ставка на крупные индустриальные центры позволила формировать новые модели городской жизни и труда. В рамках рационализации советских городов особое значение придавалось освобождению женщин от быта — цель такого подхода состояла в том, что в условиях централизованных прачечных и кухонь женщины становились полноценными рабочими. Это позволяло не просто экономить на излишних метрах жилья, но и по-новому планировать городское пространство и его структуру.

Однако в реальности на строительство жилья выделялись крайне ограниченные средства: всего 2–5% от общего объема вложений в индустриализацию. На этом фоне города испытывали огромный наплыв новых жителей — в результате направленной миграции села в город. Предоставить полноценное жилье для всех власти были не в состоянии, но зато могли успешно управлять доступом к ресурсам, фактически регулируя поведение населения через различные льготы и ограничения.

Ключевая задача градостроительства в советское время заключалась в обеспечении высокой степени мобилизации населения — как трудовой, так и в случае необходимости, военной.

Это нашло отражение в самой структуре городских кварталов, где организационные возможности партийных ячеек становились одним из критериев проектирования городской среды. Мобилизация могла иметь самые разные формы: от производственных «ударов» до срочного привлечения жителей на сельскохозяйственные работы.

Есть ироничная зарисовка, принадлежащая Дмитрию Галковскому:
Например, "звонят, откройте дверь" это проигрыш. Дверь на фу-фу никогда не надо открывать. Ваш микрорайон "охватили", послали людей ходить по подъездам, собирать "на картошку" в Архангельскую область. Зашли активисты в подъезд, стали всем звонить - соседи наверху открыли, соседи внизу открыли, соседи напротив открыли. А вы не открыли. Их - в грузовик и по раздолбанной дороге к чёрту на куличики, а вы дома в тепле "Клуб кинопутешествий" смотрите.

Соседи в Архангельскую область приехали, их у хеопсовой пирамиды гнилого картофеля сгрузили: "Перебирайте!" И уехали. Еды нет, жилья нет, приедут через 40 дней. Живи в картошке, спасайся. Перебирать её бессмысленно - гнилая, да и некуда. С другой стороны, делать ничего не надо - вроде и весело, вроде как и отдых. А тут ещё погода совсем испортилась, да и выяснилось, что ошиблись. В результате забрали людей через 9 дней, привезли обратно. Вроде ничего, да два человека от крупозного воспаления лёгких погибло. На работу "картошечник" выходит, на него начальство орёт: "Где был?!". На лепет про картошку требует справку. Справку приносит - швыряют в морду, говорят: "Не та!" Идёт обратно, там справку тоже в морду: "ТА!!!". Так дуролом ещё полгода прокувыркается.

А спастись от кошмара, повторяю, можно было легко: не открыть дверь. Вроде страшно. Силища-то какая - ГОСУДАРСТВО стучит. Лучше открыть - вышибут сапогом, поволокут за шкирку КУДА НАДО. Так, да не так. Стучатся-то одновременно в миллион дверей; стучатся не церберы, а такие же инфузории, которых точно так же послали. Вас на картошку - их стучать. Раз дзынькнут, второй раз уже и не будут - схалтурят. Ну, пять раз дзынькнут. На большее у них времени не хватит. Тоже план, надо всех охватить. Государство большое, очень большое, да вы маленький, очень маленький. А слону крысу раздавить трудно. Она ещё и кусанёт за хобот исподтишка.

Дмитрий Галковский
философ, писатель
В этой схеме были воплощены две главные черты советского градостроительства — рационализация пространства и жесткая управляемость населения. Оба принципа создали своеобразную модель городской жизни, ярко отличавшуюся от классических образцов городского устройства и по-прежнему влияющую на облик российских городов сегодня.

Даже в 80‑х годах проводимые мероприятия не всегда преследовали сугубо производственные цели, они имели ярко выраженную политическую функцию. Каждый горожанин должен был быть готов к мобилизации, что служило средством контроля над населением и подготовки его к внезапным вызовам.
Городской облик складывался под влиянием массовой миграции, когда в города прибывало большое число людей, в основном сельских жителей, стремившихся избежать последствий коллективизации. Для большевиков было крайне важно, чтобы миграционные потоки носили не добровольный характер, а были направляемыми. Это позволяло власти влиять на социальную структуру и предотвращать появление неподконтрольных сборищ, которые могли противоречить их планам.

Одним из примеров служит строительство СТЗ, где для реализации работ привлекались бригады строителей, традиционно работающие в сезонном режиме вдоль Волги. Такие бригады, привыкшие к летним сезонам и последующему возвращению домой, не могли обеспечить непрерывный и интенсивный строительный процесс. Отпускание рабочих осенью и набор новых бригад весной приводило к значительным временным потерям, а также требовало дополнительных тренировок по специальным навыкам строительства. Часто про СТЗ пишут, что он спроектирован американцами - но не пишут, что для тех американских инженеров проектировка завода была вызовом - настолько масштабных вещей они на тот момент еще не делали.

Советским властям было важно не только привлечь рабочую силу, но и удержать её, превращая временных строителей в постоянных работников завода (интересно кстати, что строительство еще на считалось постоянной работой и были дискуссии, в рамках которых предполагалось, что профессия строителя рано или поздно отомрет). Обещания стабильной зарплаты и идеологические аргументы позволили убедить рабочих остаться на строительстве после завершения сезона, что было особенно важно на рубеже 1930‑1931 годов.

Особое внимание уделялось привлечению женщин к производственному труду, что делало города еще более многообразными с точки зрения социального и правового статусов. В городах оказались люди с различным прошлым: бывшие жители сельской местности, стремившиеся начать новую жизнь, лица, опасавшиеся ареста, а также представители спецконтингента — высланные, раскулаченные и иным образом депортированные граждане. Управление таким социальным калейдоскопом требовало постоянного переопределения статусов, которые, однако, оставались довольно неформальными. Определение нового статуса происходило не бюрократическим путем, а посредством представителей партии и аффилированных с ней организаций, что позволяло власти гибко регулировать социальные процессы внутри городской массы.

Советская система определяла жизненный уровень граждан через материальные привилегии. Таким образом, статус человека отражался на том, какое жильё ему положено, какую пайку ему дадут и какую столовую разрешено посещать. Например, на Магнитке существовало три типа столовых. Первая была предназначена для рабочих, питание в ней подавалось в минимальном качестве и по низкой цене. Вторая, для специалистов, отличалась лучшим рационом, но стоимость обслуживания была высокой. А третья, рассчитанная на иностранных специалистов и партийцев, освобождённых от ряда требований, позволяла получить ещё более качественное питание при умеренной оплате.
Эта система определяется некоторыми исследователями как режимная урбанизация – управляемый процесс, в рамках которого участникам предписывались условия переселения, порядок устройства жизни и виды деятельности. Для реализации такого контроля вводились паспорта и институт прописки. Важно отметить, что перемещения между статусами происходили не только среди обычных рабочих, но и среди партийцев и спецпереселенцев. Так, партийца могли лишить прежнего статуса и назначить простым рабочим; рабочий, наоборот, мог продемонстрировать лидерские качества и стать комсомольским вожаком.

Благодаря этой режимности различия между вольнонаёмными и «невольными» работниками были незначительны как в плане комфорта проживания, так и с точки зрения заработной платы. Жизненные условия оставляли желать лучшего в обоих случаях, а заработки отличались слабо. Уже к 1944 году можно говорить о том, что политика спецпереселения потерпела неудачу, так как сохранять изоляцию спецпереселенцев от основного городского населения стало практически невозможно. Эти люди переселялись и жили в обычном городском жилье, а их регистрацию осуществляли лишь в рамках комендатуры, что фактически превращало их существование в режим свободы без жесткого государственного контроля.

Параллельно с режимной урбанизацией развивалась и система исправительных трудовых лагерей. Ленин представлял лагеря не столько как пенитенциарные заведения, сколько как места, где человека можно «выковать» заново. Такая система должна была способствовать не только наказанию правонарушителей, но и их исправлению, создавая новые условия для включения их в производственную жизнь государства.

О перековке ярко писал Шаламов. Власти предпринимали попытки перековать профессиональных преступников, однако на деле именно преступники, обладавшие определённой организованностью, начинали перековывать своих местных руководителей. Лагерь в этом контексте становился местом встречи большого количества заключённых, где происходил процесс социальной пересборки. Человек приходил туда в одном статусе – будь то попович или дворянин – а уходил уже как «хороший рабочий человек».

Переработка человека тесно связана и с переработкой пространства, поэтому нам стоит вспомнить текст Льва Троцкого начала двадцатых, где он представлял Сибирь как территорию, способную активно участвовать в мировой истории. По его мнению, Сибирь должна была стать неотъемлемой частью динамики стремительно индустриализирующегося мира. Это предполагало, что лагерная система в условиях ГУЛАГа должна была расширяться в направлении Зауралья, становясь важным элементом экономической и социальной трансформации страны.

В те времена границы Сибири были пластичными и иногда захватывали Урал, так что в этом спиче Троцкого мы можем увидеть универсальный вектор деятельности большевиков: гомогенизация социального пространства по всей стране, что для РСФСР значило подтягивание всего пространства от условного Орла до Владивостока под один модерный формат.

При этом Зауралье было менее модернизировано и хуже заселено, поэтому на него пришелся основной акцент этой большевистской работы. Именно здесь советские города проявились в более чистом виде - во многом потому, что городские миры тут чаще создавались заново, в то время как города европейской России претерпевали нашествие новой власти и постепенно по мере сил адаптировали ее под себя.

Поэтому если допустимо говорить о “человеке советском”, то он тем более ярко выражен, чем восточнее его место рождения. Градостроительный эффект усиливал и акцент большевиков на штрафной колонизации - резком усилении сложившегося в царское время подхода осваивать Сибирь ссыльными и каторжниками. При монархии, впрочем, это был выражено достаточно слабо и мы считаем дореволюционную Сибирь каторжной прежде всего потому, что самые яркие пишущие люди видели ее именно через каторгу. В советское время расширение лагерной вселенной шло в рамках упомянутого нами ленинского концепта лагерного пространства.

В эпоху ГУЛАГа существовало отличие между колониями и лагерями. Колонии, как правило, располагались при предприятиях и находились недалеко от города. В них отбывали срок уголовники с короткими сроками наказания. Лагеря же размещались в районах со стратегическими производствами или выполнением стратегических работ, и в них содержались уголовники с более тяжелыми преступлениями, а также политзаключённые. Здесь формировалась неформальная иерархия и происходила постоянная модерция пространства, подобная городской, где роль отводилась доступу отдельного человека к ресурсам. Государство в таких условиях опиралось не на заранее аффилированные организации, а на ситуативные сборы, например, представителей профессиональной преступности, когда возникала необходимость уничтожить определённый класс в политических лагерях, делая его минимально опасным.

Лагерное пространство, как и городское, характеризовалось привязкой к «промке». Например, если колония располагалась около фабрики недалеко от города, то она мало отличалась от городского квартала. И там, и там существовало строгое режимное контролирование, а также постоянно изменяющиеся полуформальные статусы людей. В обоих случаях происходил процесс формирования нового человека, адаптирующегося к установленным социальным нормам и управляемому режиму.

Городская застройка всегда отличалась меньшей планируемостью, чем лагерная. В городе люди жили вместе со своими семьями, несмотря на то что условия жизни зачастую были гораздо тяжелее. Лагерь же предлагал строго организованное пространство, где порядок и контроль были на первом месте. Однако оба этих мира не существовали изолированно – они постоянно влияли друг на друга.

Особый исторический разрыв произошёл между 1944 и 1953 годом – годом бериевской амнистии. После отмены репрессий множество осуждённых людей получали возможность вернуться к жизни в городе. Этот период отлично описан в “Балладе о детстве” Высоцкого (кстати, если хотите увидеть атмосферу послевоенного города, можно посмотреть и фильм, под который песня написана - “Вторая попытка Виктора Крохина”), где прослеживается интересное сравнение: разница между коридором и тоннелем. По коридору можно дойти до стенки, особенно когда коридор выстлан ножиками из напильников. А чтобы преодолеть сложные жизненные обстоятельства, человеку приходилось метафорически рыть тоннель – упорно трудиться, чтобы вырваться из окружавшей его среды.

Влияние лагерной системы на жизнь не исчезло и после реформ, приведших к ликвидации ГУЛАГа. Многие лагеря со временем ушли в прошлое, уступив место новым колониям, сформированным в других местах. Если посмотреть на такие новые колонии, например ИК 40 в Кемерово, Вы увидите не воспетые Солженицыным засыпные бараки, а пятиэтажные общаги из красного кирпича.

Представим себе человека, который рос и социализировался в шестидесятых годах двадцатого века. Возможно, его семья жила в общежитии или хрущёвке, и в какой-то момент его судьба круто изменилась. Он оказывается на «кривой дорожке», попадает в колонию и видит там те же общаги, знакомые по своему облику и атмосфере. В этом пространстве он встречает людей, родственных по духу и классовой принадлежности, общается, адаптируется и движется по своему пути – будь то «чёрная» или «красная» линия. В итоге, обретя свободу, он переезжает в другой город для новой жизни, устраивается на работу, а жильё получает в практически такой же по проекту общаге-хрущобе.

Хотя условия жизни существенно отличались, она все равно оставалась общагой. Человек продолжал жить и общаться с людьми, многие из которых когда-то сидели. Со временем человек мог переехать в хрущёвку - задание для создания которой предполагало, чтобы их стоимость не отличалась значительно от стоимости комнаты в общаге. Можно сказать, что хрущёвки стали своеобразными общагами на максималках.

Человек, живущий в таких условиях, мог завести семью и воспитывать ребенка в хрущёвке, а точнее – в условиях, схожих с общагой. Но жизненный путь не стоит на месте: на рубеже 70-х или в начале 80-х годов судьба могла повернуться так, что человек попадал в суд, затем – в колонию, где снова обустраивался в общаге. Потом он мог уехать из этой общаги и переехать либо в уже знакомый город, либо в совершенно новый, вновь устроившись в привычное жилье.

Иными словами, человек перемещался между зданиями одного типа, между максимально схожими пространствами социальных норм. Таким образом, постоянное перемещение между разными общагами способствовало взаимному влиянию городской и пенитенциарной культур.
При этом ключевым носителем лагерных норм стал не бродяга или вор, которых было немного, а те, кого можно назвать «мужиками по масти». Это были люди, которые на зоне трудились, в то же время имея лояльность к воровской идеологии.

Близость миров может проиллюстрировать зарисовка из семейного архива историй о послевоенной жизни. Мой отец жил в детстве в бараке в Кемерово недалеко от промышленной зоны, его мать и дед трудились на местных промышленных гигантах. У отца был сосед и одноклассник, который… не говорил на русском. Он говорил только на фене. Его отец то сидел, то выходил; братья тоже то сидели, то выходили. Человек рос не просто в другой культуре - а в другой языковой среде, но жил он в том же бараке, что и его сверстники из обычных рабочих семей.

Таким образом, город и лагерь развивались в тесной взаимосвязи, влияя друг на друга, и их жители, несмотря на различия в условиях, оставались культурно и территориально близкими.

Далее рассмотрим характерные типажи и особенности поведения людей, сформировавшихся в этих уникальных условиях.
Типаж мужика вызрел довольно рано – примерно к пятидесятым годам. В его характере сохранились традиционные крестьянские архетипы. Такой мужчина готов усердно и плотно трудиться, обладает выраженным коллективным сознанием и выступает в роли стихийного носителя отрицательного отношения к формальным властным структурам. Он избегает попадания в официальную иерархию и с известным скепсисом относится к любой форме власти. Когда ему нужно добиться изменений, он сосредотачивается на жалобах и перераспределении ресурсов. Классическая мужицкая стратегия продвижения интересов видна, например, в видеожалобах бойцов из зоны СВО.

Пацаны, напротив, вызрели несколько позже – уже в шестидесятых годах. Это время фиксируется казанской историей. Молодёжь собиралась не на "жилках" в местах заключения, а на спортивных площадках, в хоккейных коробках, спортивных секциях и подпольных качалках. Пацаны занимались спортом, уважали здоровый образ жизни и смотрели на насилие как на один из способов заработка. Они лояльно относились к службе в армии, к формальной работе и участию в структурах власти. “Слово пацана” показывает нам архетипичный пример: мент, который пытается наладить общий язык с Пальто, сам “пришивался” и был “пацаном” – и никакого противоречия между его юношеской социализацией и работой в милиции нет.

Хорошей иллюстрацией соприкосновения мужицкого и пацанского миров служит фабула рассказа «Снег и уголь» Эдуарда Михайлова. В рассказе, повествующем от лица 22-летнего смотрящего, выросшего в традициях воровского мира, рассказывается о встрече с 19-летним бандитом, чьего друга призвали в внутренние войска. Этот друг переводится в искомую колонию и “налаживает там воровской ход” - что немыслимо для той же колонии лет за пять до описываемых событий.

Ещё неплохо иллюстрирует эти типажи сериал «Бригада» - юнгианская сказка, проявляющая ключевые архетипы. В сериале персонаж Космос тяготеет к воровской культуре; ему легко можно навязать “чёрные” соображения о престиже, и перспектива “коронования” имеет для него большое значение. В то же время другие персонажи, например, Пчёла, представляют собой «чистых пацанов», которым не интересна криминальная жизнь как таковая – их привлекают деньги и быстрая легализация в нормальном обществе. Продюссером сериала, напомним, был Александр Иншаков – каратист 80-х, который просто в силу своей социальной позиции был плотно погружен в социальные пертурбации рубежа 80-90-х.
Воры в сериале появляются на фоне идеи отправки оружия в Чечню, где зреет гражданская война. Они выступают одними из организаторов этого процесса и плотно сотрудничают с бойцами. Для “пацанов”, однако, минусом становится необходимость работать с чеченцами. Когда становится ясным, что оружие всё-таки поставляется и начинается война, для “бригады” это становится началом тяжёлого кризиса. Космос почти заканчивает жизнь самоубийством, “Белый” подставляет чекистских кураторов, “Пчёла” бесится из-за потери денег. Таким образом, можно наблюдать столкновение двух культур с разными паттернами социального поведения.

В сериале “Слово пацана” столкновение “мужицкого” и “пацанского” становится буквально фабулой. “Блатной” Кащей, пытается подтянуть юного Марата на свою сторону – социализировать его посредством погружения в собственный мир. Однако Марат категорически отказывается. Конфликт между старшим братом Марата и Кащеем отражает противостояние собственно “воровского/мужицкого” и “пацанского”.. Один употребляет алкоголь и наркотики, живет профессионально-уголовными промыслами; другой – спортсмен, человек с армейским прошлым, не склонный к отрыву от обычного общества.
Интересно отметить, что некоторые модели поведения, характерные для городского жизненного уклада, пережили и дошли до десятилетий нового века. Так, архетипичный сюжет докапывания гопников до неформала - это буквально практика модерации социальных статусов в раннесоветском городе. Комсомолец, заметивший несоответствие кого-либо установленным нормам – например, ношение насильного крестика – начинал «шеймить» такого человека. Организованные компании травли, инициированные властями, по своей природе были не столь жесткими формально, но и в новом времени ситуация остается схожей. Хотя длинноволосого юношу уже не лишают жилья, пайка или доступа к официальному распределению ресурсов, на улицах наследники комсомольцев продолжают перераспределять, будь то ресурсы легитимности или материальные ценности.

При этом нельзя не отметить, что именно эти длинноволосые молодые люди отличались особой смелостью. И в итоге культурно они одержали победу. Встречая парней с зелеными волосами и женщин в топах без лифчиков, нам стоит знать - эту свободу внешнего вида выбили именно щуплые длинноволосые юноши.

В разных регионах страны сложились разные традиции преобладания “мужицкой” либо “пацанской” культуры. В Поволжье наблюдается более “пацанский” стиль поведения – это Татарстан, Ульяновск. Многие считают, что именно давние традиции рукопашных боёв, «стенка на стенку», придавали этим регионам особый характер. Юг России и ДВ, наоборот, считаются более “воровскими” – о чем писал в том числе и Вадим Волков в “Силовом предпринимательстве”.

Социальные типажи и пространства продолжали взаимодействовать и меняться после распада Советского Союза. Уже в начале 90-х годов, по описаниям Эдуарда Михайлова, в исправительных учреждениях активно проявлялась жестокость – захваты заложников и другие острые события. Ведомственные власти начали жёстко давить на воров, стараясь навести порядок, и тюремные миры быстро «чернели»: старый криминал из зон вступал в коллаборацию с молодежными преступными структурами из городов.

Эту тему можно проследить и в фабуле фильма «Антикиллер» и соответствующих книгах. Когда персонаж по имени Крест встречает своего сменщика, он осознаёт, что тот не обладает опытом, выработанным в тюремном мире, но готов действовать по-своему – «через волю». Коллеги Креста, узнав о необходимости замены, начинают паниковать, ведь никто не хочет возвращаться в тюрьму для «обновления» своего опыта.

В криминальном мире и “мужицкое”, и “пацанское” через жёсткие конфликты прошли к слиянию в конце 90-х. Я помню пару своих сокамерников: один постарше, другой помоложе, с разницей в возрасте около 10–12 лет. Старший, ещё помнивший атмосферу 90-х, четко различал два основных корня формирования этих миров. А младший, социализировавшийся в этом окружении, уже воспринимал их как единое целое – просто авторитетных фигур в своем окружении, особенно в конце 90-х, когда он находился в детском доме и постепенно втягивался в эту среду.

В самом же советском/постсоветском городе перемены шли куда медленнее (если шли). В начале 90-х произошёл уход парторганизаций, занимавшихся мобилизацией, но само пространство не исчезло. Внутри него начали проявляться харизматичные пасторы, местные политики, воры или руководители спортивных секций. Грубо говоря, потенциал мобилизации был перенаправлен на новые субъекты. Этот сдвиг сыграл важную роль в формировании образа жёсткого и брутального перехода к капитализму в 90-х годах, влияние которого ощущается и сегодня – правда, преимущественно на окраинах городов, а не в их центрах.

Чтобы наш тезис не звучал голословно, перейдём от исторического повествования к социологическому.
В 90-е годы распространение наркотиков создало почву для появления многочисленных протестантских общин, занимающихся реабилитацией зависимых. В городе Ачинске протестантская община запустила программу, основанную на модели «12 шагов». Люди, добровольно соглашавшиеся на помощь, снимали дома, где трезвели, работали и читали Евангелие. Со временем этот подход вышел за рамки Ачинска и стал распространяться по малым сибирским городам. В определённый период количество таких центров превысило 300.

В 2016 году, когда «главный пастор переехал в Москву, практики протестантской реабилитации, ранее закрепившиеся за Уралом, начали проникать и в западные регионы. По сути, это была инвазия социальных практик, выработанных за Уралом, в максимально классичных советских городах – примерно так же, как некогда “пацаны” начали шествия с Волги по всей стране.

Похожая история случилась в Кузбассе: люди с опытом зависимости и тюрьмы начали заниматься реабилитацией, быстро осознав экономический потенциал такого дела. Они не только извлекали прибыль, взимая деньги с родителей зависимых, но и подряжали реабилитантов на работу. Отсюда зародилась идея «работных домов».

В конце нулевых годов начали появляться силовые центры — структуры, в которых воспроизводится иерархия, напоминающая красную колонию. Здесь уже есть лидеры, назначенные на ключевые позиции, бывшие волонтёры и активисты, выросшие в этой среде, и общая масса участников.

Пенитенциарное пространство, зародившееся в рамках государственных систем, находит отражение и в реабилитационных центрах, которые функционируют вне строгих рамок ФСИН. Реабилитационные центры, или так называемые работные дома по своей функции и организации во многом повторяют систему, сложившуюся в исправительных учреждениях.

Как и в системе ФСИН, где существуют лагеря с различной специализацией – например, в Красноярске существует “ломочная” колония – и в реабилитационных центрах различают открытые и закрытые учреждения. В закрытых центрах, если человек ведёт себя неподобающим образом, его могут перевести в более жёсткие условия, где ему грозят серьёзные меры воздействия. Собственно, создатель кемеровского “Преображения России” был осужден за убийство реабилитанта уже в питерском рехабе.

Уровень ремиссии, то есть успешного восстановления и отказа от прежних моделей поведения, в силовых центрах оказывается значительно ниже, чем в так называемых «вольных» центрах. Более того, имеется огромное количество людей, которые на протяжении десятилетий курсируют между различными центрами. Человек может провести два года в одном из них, выйти на волю, однако затем вновь оказаться в новом учреждении.

Аналогичная ситуация наблюдается и среди тех, кто живёт в работных домах. Люди, привыкшие к дисциплинарному существованию, напоминающему длительные сроки пребывания в тюрьме, зачастую предпочитают такую среду, чем возвращение к «вольной» жизни.

Таким образом, подход к организации пространства, выработанный в рамках пенитенциарной системы, естественным образом нашёл применение и в свободной жизни. Со временем этот формат трансформировался, породив несколько сотен центров, которые начали появляться в разных регионах страны – от Питера до Кубани. Такая экспансия модели организации социального пространства имеет весьма интересные исторические корни.

В конце нулевых годов в колониях начали отделять первоходов от рецидивистов. Одновременно многие колонии “краснеют” или “замораживаются”, и люди, выросшие в старой криминальной традиции, теряют возможность вести прежние тюремные промыслы. Если прежде можно было извлекать выгоду из первоходов, вовлекая их в азартные игры или иным способом наживаться, то теперь эти схемы стало значительно сложнее осуществлять. Одновременно стало практически невозможно индоктринировать молодёжь.

В результате часть представителей старого мира стала искать возможности заработка в совершенно новых форматах организации. Так возникла история с силовыми реабилитационными центрами и работными домами, которые по сути стали альтернативной ареной для реализации криминального потенциала.

Что мы увидели в этом поле?

Прежде всего, сохранение мобилизационного потенциала городской планировки. Вместо райкома появился пастор или уважаемый сиделец, вместо комсомольской организации – рехаб, в рамке которого вырабатываются кадры.

Вместе с этим мы видим почти беспрепятственную трансляцию социальных порядков, принятых в тюрьме, на волю. Рехаб, особенно силовое – это выделенное под особый пенитенциарный по сути режим пространство, где в другой форме и с другой фразеологией воспроизводятся порядки, некоторое время назад жившие в тюрьме.

Таким образом, мы видим, как социальные феномены, сложившиеся в максимально советском городском пространстве (Кемерово и Ачинск – ярко выраженные промышленные города, получившие резкий буст развития в советское время), постепенно переходят обратно на запад страны примерно так же, как “пацанская” идеологизация завоевала страну в 70-80х, зародившись в Поволжье.
Прежде всего, паттерны, заданные на уровне концептов в 20-30-х годах, и сегодня сильно влияют на формирование городской социальной среды. Возможно, это сменится - но нескоро. Поэтому нет смысла стремится к преодолению того же “пацана”. Точно так же, как нет смысла ругаться на дождь – стоит делать так, чтобы под дождём не мокнуть, но он дал достаточно влаги для нашей пшеницы.

При этом типажи, о которых мы говорили выше, выработаны буквально под войну и трудовой подвиг. Можно ли назвать быструю коммерциализацию социальной жизни трудовым подвигом – вопрос к дискуссии, но нет сомнения в том, что люди рабочих кварталов по базовому замыслу демиургов отвоевали в 90-е, а сегодня эти старые детерминанты вполне себе работают на механизм войны в обоих дерущихся восточнославянских государствах.

Далее, важно проводить грамотное зонирование российского пространства, если планируете масштабное социальное либо политическое действие. Мужики и пацаны, возраст городских миров, наличие в прошлом производств и колоний – всё это влияет на результаты действия и заслуживает изучения.

Наконец, типажи мужика и пацана, заслуживая самой беспощадной критики как предмет моего воображения, тем не менее могут выступать аналитической категорией. Мужики более коллективистичны, их тяжелее индоктринировать. Пацаны более индивидуалистичны, более толерантны к коммерческим делам. Исходя из более подробных характеристик, можно более точно учитывать, люди какого типажа будут востребованы в том или ином действии - и соответственно фокусироваться на диалоге с более конкретными социальными общностями, чем “М 24-65, средняя зп”.

Рекомендуем


материалы авторского проекта «Острог»:


Кладбище соцгородов


Город и национализм



А также интерактивную книгу Warlordism 101,
в которой автор формулирует концепцию варлордизма. Идя по пути ряда рабочих концептов и теорий, он структурно помещает фигуру варлорда в рамку теории конвертации капиталов.


Источники:


  1. Баренберг А. От города ГУЛАГа к моногороду Принудительный труд и его наследие в Воркуте. М., НЛО, 2024.- 384 с.
  2. Эдуард Михайлов. Снег и уголь (http://www.intelros.ru/readroom/nevolia/nev-24-2011/9596-sneg-i-ugol.html)
  3. Меерович М. Г. Кладбище соцгородов. Градостроительная политика в СССР (1928-1932 гг.). 287 с.
  4. Корнилов Г. Е. Урало-Кузбасс в советской экономической стратегии: историография проблемы // Проблемы истории, филологии, культуры. 2013. №4 (42). - с. 287-303.
  5. Троцкий Л. О Сибири // ЭКО. 2008. №3 (405). - с. 178-191.
  6. Долголюк А. А. Капитальное строительство в Сибири в годы Великой Отечественной войны // Известия АлтГУ. 2010. №4-2. - с. 67-74.
  7. Безруков Л. А. Образ экономики Сибири: влияние географических факторов и статистических искажений // ЭКО. 2013. №1 (463).
  8. Давыдов С. Г. Региональная идентичность сибирских горожан Перспективы развития политической психологии: новые направления. Материалы Международной научной конференции 22-23 октября 2010 г. М.: Издательство Московского университета, 2012.
  9. Шпак С. И. Криминальная субкультура как социальный феномен // Общество и право. 2012. №2 (39). - с. 271-275.
  10. Уйманов, Валерий Николаевич. Пенитенциарная система Западной Сибири (1920-1941 гг.) / В. Н. Уйманов; Федеральная служба исполнения наказаний; Кузбасский институт, Томский филиал. — Томск : Издательство Томского государственного университета систем управления и радиоэлектроники, 2011. — 328, с. ; 20 см.
  11. Бикметов Рашит Саитгараевич ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СПЕЦКОНТИНГЕНТА В СОЗДАНИИ И НАРАЩИВАНИИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПОТЕНЦИАЛА КУЗБАССА В КОНЦЕ 1920-х - ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1950-х гг. Специальность 07.00.02 - Отечественная история Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук  Барнаул 2011
  12. Боркова Е. В. Спецконтингент в Северо-Западной Сибири в 1930- е-начале 1950-х гг. Диссертация на соискание ученой степеникандидата исторчиеских наук, Екатеринбург, 2005
  13. О советской политике режимности (несвободы) и об архипелаГе ГулаГ и спецпоселениях как их кульминации 1 Павел Полян (Фрайбург – Москва)«Города несвободы»: материалы Международной научно-практической конференции «Города несвободы» (г. Красновишерск, 23–25 июля 2012 г.)/ издательство «Литер-А».– Пермь, 2012. – 144 страницы
  14. О понятии «соцГородов» И. В. Яковлев, учитель истории и обществознания муниципальной основной общеобразовательной школы №4 г. красновишерска «Города несвободы»: материалы Международной научно-практической конференции «Города несвободы» (г. Красновишерск, 23–25 июля 2012 г.)/ издательство «Литер-А».– Пермь, 2012. – 144 страницы
  15. Зуляр Юрий Анатольевич Русологи, пришедшие с холода: критика одной интерпретации индустриализации Сибири // JIS. 2011. №1.
  16. Красилов М. О. ИЗМЕНЕНИЯ В ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПЕНИТЕНЦИАРНОЙ СИСТЕМЫ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ (50-60-Е ГОДЫ XX В.) // Известия Лаборатории древних технологий. 2023. №2 (47).
  17. Иванов А. С. ФЕНОМЕН РЕЖИМНОЙ УРБАНИЗАЦИИ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ. Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2015. Выпуск 10-1.
  18. Гвоздкова Любовь Ильинична Сталинские лагеря на территории Кузбасса Специальность 07.00.02 - Отечественная история Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук Екатеринбург 1997. Диссертация выполнена на кафедре новейшей отечественной истории Кемеровского государственного университета
  19. Исупов В. А. Урбанизация Западной Сибири: взгляд историка // ЭКО. 2018. №7 (529).
  20. Лыгденова Виктория Васильевна, Дашинамжилов Одон Борисович Миграция населения в городских поселениях Западной Сибири в 1980-е гг // Вестник НГПУ. 2017. №6.
  21. Сиваченко Оксана Юрьевна Влияние миграционных процессов на социальную среду городов Западной Сибири (1950-1970-е гг. ) // Проблемы истории, филологии, культуры. 2010. №4 (30).
  22. Дашинамжилов О. Б. Демографическое развитие малых городов Западной Сибири за 50 лет (1959–2010 гг. ) // ЭКО. 2013. №8 (470).
  23. Дашинамжилов О. Б. Нетипичная модель урбанизации Западной Сибири и ее демографические последствия в 1960-1980-е гг // ЭКО. 2018. №7 (529).
Автор:
Александр Давыдов
проект «Острог»
Все блоки
Обложка
Заголовок: средний
Лид
Текст
Фраза
Изображение
Галерея
Линия
Zero
footer
Обложка: заголовок, подзаголовок и раздел
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Прямая речь
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Текст
Короткая линия
Узкий текстовый блок
Кнопка
Кнопка «наверх»