header
Алиса Сонгбёрд
Последний приказ
феномен падения военного фронта. Часть 1.
На страницах военной истории есть события, чьи названия звучат как приговор – не просто поражение, а бездонная пропасть катастрофы. Одно из таких явлений – коллапс фронта. Кульминация сложного процесса, где переплетаются снарядный голод и голод в тылу, тактические прорывы, психологическое истощение, решения генералов, командиров, офицеров и отчаяние солдат.
Падение фронта – это стремительное, неудержимое крушение всей оборонительной системы на направлении удара. Хаос и дезинтеграция. И за этим валом обрушения неизменно следует лавина бед: гибель и пленение сотен тысяч, захват врагом гор вооружения, потеря обширных земель. Подобный коллапс редко остается лишь эпизодом – он часто становится точкой невозврата, переламывающей ход кампании или самой войны, предопределяя её мрачный финал.

История знает немало таких примеров, но, пожалуй, одним из самых потрясающих и трагических образцов стремительного краха в новейшей истории стал прорыв у Седана в мае 1940 года. Это был не просто успех Вермахта – это был ключ, мгновенно открывший ворота к необратимому падению Франции и её союзников. Седанская катастрофа обнажила до костей изъяны французской обороны и явила миру ужасающую эффективность немецкой доктрины, показав, насколько молниеносно может коллапсировать военный фронт.

Начало мая 1940 года. Европа замерла в ожидании после нескольких месяцев "Странной войны". Французское верховное командование во главе с генералом Морисом Гамеленом полагалось на мощь «Линии Мажино» на востоке и ожидало главного удара немцев через равнины Бельгии, как и в 1914 году. Арденнские горы и леса на границе с Люксембургом и Южной Бельгией считались труднопроходимыми для крупных танковых соединений, поэтому этот участок фронта прикрывался сравнительно слабыми силами.
Именно эту предполагаемую неуязвимость и решил использовать немецкий генеральный штаб, приняв смелый план генерала Эриха фон Манштейна, известный как «Fall Gelb». План предусматривал главный удар танковыми клиньями именно через Арденны, форсирование реки Маас в районе Седана и стремительный бросок к Ла-Маншу, чтобы отрезать союзные армии, вошедшие в Бельгию.
Ключевую роль в прорыве должна была сыграть Танковая группа «Клейст» под командованием генерала Эвальда фон Клейста, ядром которой был XIX танковый корпус генерала Хайнца Гудериана – одного из главных теоретиков и практиков танковой войны. Именно корпусу Гудериана предстояло нанести удар непосредственно на Седан.

С французской стороны оборону на этом критически важном участке держали 2-я армия генерала Шарля Хюнтцигера и примыкавшая к ней слева 9-я армия генерала Андре Корапа. Непосредственно район Седана обороняли части 2-й армии, в первую очередь, 55-я и 71-я пехотные дивизии.

К несчастью для Франции, это были дивизии резерва ("серии B"), укомплектованные старшими возрастами, имевшие на вооружении устаревшую артиллерию, мало противотанковых средств и слабую инженерную подготовку позиций. Бетонные укрепления на берегу Мааса были немногочисленны, часто недостроены и не имели достаточных секторов обстрела. Моральный дух этих частей также был не на высоте.
10 мая 1940 года немецкие войска начали наступление.

Танковые колонны Гудериана, вопреки французским ожиданиям, с поразительной скоростью преодолели Арденны, смяв легкие кавалерийские заслоны союзников. Уже к вечеру 12 мая передовые части XIX танкового корпуса вышли к Маасу в районе Седана. Следующий день, 13 мая, стал роковым для французской обороны.

С утра Люфтваффе начало массированную бомбардировку французских позиций. Хотя реальный материальный ущерб от бомб был не всегда велик, психологический эффект был ошеломляющим. Оглушительный вой сирен, точность попаданий, вид пикирующих самолетов – всё это вызвало у слабо подготовленных и плохо оснащённых французских солдат настоящее оцепенение, парализовало их волю к сопротивлению и нарушило управление. Артиллеристы бросали орудия, пехота пряталась в укрытиях.

Под прикрытием этого воздушного ада немецкие штурмовые группы из полка «Великая Германия» и других частей корпуса Гудериана начали форсирование Мааса на надувных лодках и штурмовых плотах. Несмотря на отдельные очаги сопротивления, к середине дня немцам удалось закрепиться на западном берегу реки, захватив несколько плацдармов, в частности, господствующие высоты. Французская артиллерия, дезорганизованная бомбардировками и недостатком управления, не смогла оказать эффективного противодействия переправе.

К вечеру 13 мая немецкие саперы уже наводили понтонные мосты, и на берег Мааса начала переправляться бронетехника. Французское командование осознало опасность, но попытки контратаковать были плохо скоординированы и запоздалы. Резервные танковые батальоны, оснащённые в том числе мощными танками Char B-1 bis, вводились в бой без должной разведки и поддержки пехоты, и становились жертвами немецкой авиации и бронетехники, уже переправившейся на плацдарм.

То, что произошло дальше, было уже не сражением, а процессом распада. В ночь с 13 на 14 мая и в течение всего дня 14 мая плацдарм Гудериана стремительно расширялся. Хайнц Гудериан, игнорируя осторожные приказы Верховного командования об укреплении плацдарма, проявил инициативу и немедленно бросил свои танковые дивизии на запад, в прорыв.

Французские 55-я и 71-я дивизии фактически перестали существовать как организованные соединения. Их части были рассеяны, потеряли связь со штабами, солдаты в панике отступали или сдавались в плен. По дорогам на запад и юг хлынули потоки беженцев и беспорядочно отходящих войск, распространяя слухи о немецких танках, которые "уже повсюду". Управление 2-й армией Хюнтцигера было дезорганизовано. Одновременно прорвали фронт и части соседней 9-й армии Корапа, которая также начала разваливаться.

Брешь в обороне союзников у Седана превратилась в зияющий провал шириной в десятки километров. Немецкие танковые колонны, не встречая организованного сопротивления, устремились вглубь Франции, к побережью Ла-Манша. Прорыв у Седана вскрыл всю стратегическую систему обороны союзников. Он не просто пробил дыру во фронте; он разрушил сам механизм управления французской армией, вызвал психологический коллапс и открыл дорогу к быстрой и полной катастрофе. Лучшие французские армии и Британский экспедиционный корпус оказались в ловушке на севере.

Седан стал символом не только военного поражения, но и краха целой военной доктрины и морального духа нации. Процесс развала фронта, начавшийся у Седана, стал необратимым и привёл Францию к капитуляции практически всего через месяц после начала немецкого наступления.

Иронично, что французская армия на бумаге не уступала, а в некоторых компонентах, например, в количестве и качестве танков (с учётом союзников), даже превосходила Вермахт (например, против 2 582 немецких танков союзные войска смогли выставить примерно 4 204 танка). Катастрофа произошла не из-за нехватки солдат, а из-за порочной оборонительной доктрины, неумения координировать действия родов войск и ошеломляющей скорости немецкого ”блицкрига”, к которому французское командование оказалось интеллектуально не готово.

В тот момент, когда 16 июня 1940 года премьер-министр Поль Рейно подал в отставку и его место занял маршал Филипп Петен с чётким намерением просить о перемирии, французское правительство, бежавшее из Парижа в Бордо, было глубоко расколото. Парламент как единый орган уже не мог эффективно функционировать в условиях хаоса, но внутри самого кабинета министров шла ожесточенная борьба.

Существовала мощная фракция ”ястребов”, возглавляемая самим Рейно, министром внутренних дел Жоржем Манделем и недавно назначенным заместителем военного министра, генералом Шарлем де Голлем. Их план заключался не в стабилизации фронта на юге Франции, что считалось уже невозможным, а в гораздо более радикальном шаге: эвакуации правительства и остатков армии в Северную Африку. Опираясь на военно-морской флот, а также на ресурсы колониальной империи, они намеревались продолжать сопротивление, превратив поражение в метрополии лишь в проигранную битву, но не во всю войну.
Этой идее противостояла фракция ”голубей”, или сторонников перемирия. Её лидерами были главнокомандующий генерал Максим Вейган и, главное, маршал Петен, центральный герой Первой мировой войны, чей авторитет в стране был непререкаем.
К середине июня военная ситуация стала безнадёжной. После эвакуации из Дюнкерка, где союзники потеряли всю технику, немецкие войска начали вторую фазу наступления, «Fall Rot».

Фронт был прорван повсеместно. 14 июня пал Париж.
Немецкие танковые колонны устремились к Луаре, разрезая французскую оборону на части. В этот момент в восточной Франции, в районе линии Мажино, в гигантский котёл попали целые группы армий – около полумиллиона французских солдат оказались в окружении, что стало катастрофой, по масштабам пленных превзошедшей Дюнкерк.

На юге практически не существовало организованной линии обороны. Из примерно ста дивизий, имевшихся в мае, к середине июня большинство либо прекратили своё существование, либо были разрозненными, истощёнными и деморализованными соединениями без тяжёлого вооружения, снабжения и поддержки с воздуха. Идея стабилизировать фронт силами этих разбитых частей против Вермахта, находящегося на пике своей мощи, была чистой иллюзией.
Именно на это и давили Петен и Вейган, утверждая, что дальнейшее сопротивление в метрополии приведёт лишь к бессмысленной гибели сотен тысяч людей и полному распаду общества.

По их мнению, армия была нужна внутри страны для поддержания порядка, а перемирие, каким бы унизительным оно ни было, – единственный способ сохранить Францию как государство. Давление военной катастрофы оказалось решающим. Аргументы Петена о необходимости ”прекратить борьбу” и спасти то, что ещё можно спасти, перевесили отчаянную решимость сторонников де Голля и Рейно. 17 июня маршал Петен выступил по радио с обращением к нации, объявив о своём решении просить о перемирии, чем окончательно сломил волю к сопротивлению.

Отдельно стоит рассмотреть возможность стабилизации фронта. После прорыва немцев у Седана в середине мая и их стремительного броска к Ла-Маншу, отрезавшего лучшие французские и британские армии в Бельгии, ситуация стала критической. Однако попытки выстроить новую линию обороны предпринимались.

Первой такой попыткой стала «линия Вейгана» по рекам Сомма и Эна. Теоретически, это мощные естественные преграды. Речные долины, исторически служившие рубежами обороны, должны были замедлить немецкое наступление. Однако в реалиях 1940 года этот план был обречён. Во-первых, у Люфтваффе было полное господство в воздухе. Любая попытка французов сконцентрировать войска для обороны на реке немедленно пресекалась пикирующими бомбардировщиками.

Во-вторых, немецкие инженерные части обладали высочайшей квалификацией и могли наводить переправы под огнём за считанные часы. В-третьих, французские дивизии, занявшие оборону, были уже сильно потрёпаны в предыдущих боях, испытывали нехватку противотанковых средств и имели крайне низкий моральный дух. Вместо сплошного фронта получилась лишь тонкая «скорлупа», которую немецкие танковые клинья пробили в нескольких местах одновременно, немедленно выходя в тыл обороняющимся и заставляя их беспорядочно отступать, чтобы не попасть в окружение.

Можно рассмотреть идею "национального редута" – обороны в географически изолированном и удобном для защиты районе. Таким мог стать Бретонский полуостров с его выходом к морю для связи с Британией, или горный массив Массиф Централь в сердце страны. Бретань была уязвима, так как немцы могли легко отрезать её у основания полуострова. Что касается Массиф Централь, то его гористая и лесистая местность действительно крайне неудобна для танков и идеальна для партизанской войны. Однако создание здесь очага сопротивления означало бы добровольно загнать остатки армии в гигантский котёл, без связи с морем, без промышленных центров и без снабжения. Это был бы путь к медленному удушению и неминуемой капитуляции.

Если резюмировать, после первоначального прорыва и разгрома элитных частей на севере у Франции практически не оставалось шансов стабилизировать фронт. Каждая потенциальная линия обороны оказывалась уязвимой из-за трёх решающих факторов: господства Люфтваффе в воздухе, высочайшей скорости и гибкости немецких механизированных частей.

Безусловно и то, что проблемы падения фронта французской армии стоит искать чуть глубже – в окопах Первой мировой войны. Которая привела к ключевому фактору – духовной капитуляции элиты, утратившей веру в победу и саму идею сильной Франции задолго до мая 1940. Политики, генералы и промышленники, пережившие окопный кошмар, были психологически сломлены страхом перед новой бойней.

Победа 1918 года была куплена Францией чудовищной ценой. Около 1,4 миллиона убитых и миллионы покалеченных солдат оставили глубочайшую демографическую и психологическую травму в обществе. Этот панический страх повторения мясорубки Вердена и Соммы породил мощнейший пацифистский настрой и на уровне государственной стратегии утвердил абсолютный приоритет обороны над наступлением. Главной задачей стало не разгромить врага в будущей войне, а сберечь драгоценные жизни французских солдат.

Строительство линии Мажино создавало ложное чувство безопасности, во что широко верили французские граждане. Военный министр Андре Мажино намеренно сосредоточивал внимание общественности на проводимой работе, подчёркивая роль и значимость линии в контексте оборонного потенциала страны. Это привело к тому, что средства массовой информации зачастую преувеличили свои описания, сформировав образ неприступной укрепленной позиции, закрывающей границу от любого вторжения. Такое социально-психологическое явление получило название «менталитет Мажино».
То есть в каком-то смысле французы возвели «линию Мажино» не только как инженерное сооружение, но и как ментальный барьер – символ оборонительного мышления, отрицавшего саму возможность манёвренной войны. Эта пораженческая психология парализовала волю к сопротивлению: когда танки Гудериана прорвались через Арденны, элита восприняла это не как тактическую проблему, а как приговор истории.

Анализируя трагедию Франции, невозможно не рассмотреть каким образом происходил коллапс фронта до 1940, и какой ценой. А также невозможно не дать хотя бы самый простой феноменологический анализ с точки зрения редукции, очертив простейшие формы такого грозного и сложного явления как коллапс фронта. Другими словами, чтобы понять суть, необходимо вглядеться в его характерные черты.

Выделим их несколько.

Первая – это направление главного удара. Направление редко совпадает с географическим центром. Это хирургический разрез по "долевой нити" – там, где рельеф, коммуникации или слабость резервов позволяют превратить тактический успех в оперативный. Часто это стыки соединений, где управление размыто, или "непроходимые" участки, которые обороняющаяся сторона недооценила.

Второй немаловажный фактор это – операционное направление, то есть траектория, по которой удар начинает обретать стратегический смысл. Разделенное на ряд тактических операций, оно ведет не просто в глубь территории, а к ключевым узлам: транспортным хабам, базам снабжения, линиям рек. Успешный прорыв всегда имеет "второе дно": он не столько захватывает пространство, сколько разрывает связь между частями обороняющейся армии, изолируя их друг от друга.

И наконец, оперативный простор – это вакуум, рождающийся за пробитой брешью. Его масштаб определяется не шириной прорыва (она может быть точечной), а скоростью развития успеха. Если ударные части двигаются быстрее, чем противник успевает осознать угрозу и перебросить резервы, локальная дыра превращается в дыру черную, куда затягиваются соседние участки фронта. Простор измеряется не километрами, а часами дезорганизации противника.

И так все выше перечисленные факторы цепочкой приводят к частичной утрате управляемости войсками в зоне ответственности определенных армий. Говоря простым языком, зона ответственности армии напоминает живой организм, участок "кожи", растянутый до предела. Чем тоньше кожа (группировки войск, объединений и соединений видов вооруженных сил), тем уязвимее отдельные участки. Прорыв начинается там, где защита теряет эластичность: в месте концентрации ударной группировки противника, превосходящей обороняющихся не только числом, но и плотностью удара на условный километр фронта.
Прорыв в зоне ответственности определённой армии приводит к дезорганизации штабной системы. Командование теряет связь с подчиненными частями, приказы либо не доходят до исполнителей, либо запаздывают и уже не соответствуют молниеносно меняющейся обстановке. Командиры на местах оказываются изолированными, не имея представления о положении соседей и общей картине боя. Полки, дивизии, даже целые корпуса теряют свою организационную целостность, их подразделения перемешиваются, личный состав рассеивается. Войска перестают существовать как слаженные боевые единицы, способные выполнять поставленные задачи.

Дальше всё как по нотам: за потерей управления и порядка неизбежно следует массовое неорганизованное отступление, которое слишком часто перерастает в паническое бегство. Солдаты, лишённые руководства, охваченные страхом и не видящие смысла в дальнейшем сопротивлении, бросают позиции и устремляются в тыл. Этот процесс усугубляется массовой сдачей в плен. Деморализация достигает такого уровня, что целые подразделения, а иногда и соединения, прекращают борьбу и поднимают руки. Танки, артиллерия, транспортные средства, склады с боеприпасами и имуществом бросаются при беспорядочном отходе, поскольку их эвакуация становится невозможной.

Всё это чревато тем, что может привести к самой пагубной форме коллапса – стратегической. Когда на определённом участке развала разгромленные войска не способны закрепиться на каких-либо новых рубежах. Даже если отдельные группы пытаются организовать оборону, общий хаос, отсутствие снабжения и управления не позволяют создать устойчивую новую линию фронта, и продвижение противника продолжается в глубину. Важно чётко отличать этот процесс от организованного отступления, при котором командование сохраняет контроль над войсками, отход осуществляется планомерно, с боями, на подготовленные позиции, с сохранением основной части боевого потенциала.

Однако это лишь одно лицо коллапса фронта: если его общий аспект – редуктивное построение, то во всей этой массе звеньев и цепочек существует куда более тонкая материя – трансцендентальный фронт. Окопы человеческого сознания, которые показывают, что есть такие феномены как эрозия воли и утрата субъектности в условиях коллапса.

Речь идёт не просто о падении боевого духа, а о более сложном явлении. Длительное участие в кровопролитных, но безрезультатных боях, ощущение бессмысленности жертв, постоянное столкновение с превосходящей силой противника или некомпетентностью собственного командования могут привести к коллективной "выученной беспомощности".

Солдаты перестают верить, что их действия могут на что-то повлиять, они превращаются из активных участников боя в пассивных ожидателей своей участи. Это состояние отличается от трусости; это скорее фатализм, порождённый истощением не только физических, но и психологических ресурсов. В этот момент неформальный "социальный контракт" между солдатом и государством (или командованием), подразумевающий осмысленность его жертвы, рушится.

Пожалуй, одним из наиболее показательных примеров, где этот фактор сыграл колоссальную, если не решающую роль в масштабе коллапса, является разгром итальянской армии при Капоретто в 1917 году. Забегая немного вперёд, стоит упомянуть, что хоть само наступление австро-германских войск и было тщательно спланировано и успешно осуществлено (с применением тактики “инфильтрации” и артиллерийского огня с химическими снарядами); что в каком-то смысле был достигнут чистый военный прорыв, однако то, что последовало за ним, во многом определялось именно паникой и оцепенением воли духа итальянской армии.
К осени 1917 года итальянский фронт, застывший в позиционном кошмаре вдоль реки Изонцо, превратился в машину по перемалыванию человеческих жизней. После череды кровавых и бесплодных атак, унёсших сотни тысяч солдат, итальянская армия представляла собой истощённую силу с подорванным моральным духом. Именно в этой критической точке австро-венгерское командование обратилось к своему германскому союзнику, ища ключик от затянувшегося тупика.

Ответом стало создание принципиально нового инструмента прорыва – 14-й армии. Это оперативное объединение, специально сформированное осенью 1917 года для штурма Капоретто, не входило в постоянную структуру германских вооружённых сил. Под командованием генерала Отто фон Белова оно объединило австро-германские силы, где ударной мощью служили отборные немецкие дивизии: Альпийский корпус, усиленный тяжёлой артиллерией, и главное ноу-хау войны – штурмовые батальоны.
Элиту ударного кулака составляли не рядовые части, а спецподразделения нового типа. Их костяк формировался из лучших бойцов егерских батальонов и пионерских полков. После тщательного отбора офицеров в дивизионных штабах весь состав проходил четырёхнедельный адский курс. Здесь не просто учили стрелять – здесь осваивали алхимию ближнего боя, молниеносных атак и прорыва укреплений.

Германия стала колыбелью этой военной инновации. Ещё в марте 1915 года родился первый прототип – штурмовой отряд SA Calsow из двух пионерских рот. Но подлинным архитектором революции стал капитан Вилли Рор. Он разработал тактику, где отделения штурмовиков, вооружённые ручными гранатами, слаженно захватывали траншеи, а главное – создал доктрину инфильтрации. Её крещение огнём состоялось в октябре 1915 года при штурме французских позиций в Вогезах.

Успехи Рора перевернули военное мышление. Уже в декабре 1915 года его отряд преобразовали в учебный центр. В мае 1916 года последовал приказ: все армии Западного фронта должны откомандировать к Рору по два офицера и четыре унтер-офицера. Волна докатилась до Австро-Венгрии – осенью 1916 года 120 офицеров и 300 унтер-офицеров отправились в Германию, став ядром будущих штурмовых частей.
24 октября 1917 года вся выучка «штурмтрюппен» обрушилась на итальянцев. После ураганного обстрела фосгеновыми снарядами, парализовавшего коммуникации, через утренний туман ринулись группы, вооружённые лёгкими пулемётами, гранатами и огнемётами. Они не шли в лоб – как призраки просачивались между узлами обороны, используя тактику инфильтрации, отработанную в школах Рора. Их целями были нервные центры: командные пункты, узлы связи, артиллерийские позиции.

Эффект превзошёл ожидания. 2-я итальянская армия генерала Луиджи Капелло оказалась обезглавлена. Штурмовики появлялись в тылах раньше, чем фронт осознавал прорыв. Паника, начавшись в штабах, мгновенно охватила войска. Солдаты, лишённые управления и охваченные страхом перед окружением, начали стихийное отступление, быстро переросшее в бегство. Вид бегущих товарищей, противоречивые приказы и слухи о прорывах создали ощущение неминуемой гибели. Хотя первотолчком был военный прорыв, именно психологический коллапс предопределил катастрофические последствия: 100 км отступления, 300 000 пленных, горы брошенной техники.

В этой драме блистательно проявил себя лейтенант Эрвин Роммель из Вюртембергского горного батальона. Его группы, проползшие сквозь итальянскую оборону, создали 25-километровую брешь, где оказались заперты 4 итальянские дивизии. Сам Роммель позже вспоминал ключевой момент: выбор между атакой позиций и прорывом к стратегической высоте Хевник. Он выбрал второе. Захватив высоту, его бойцы обрушили итальянскую оборону. Кульминацией стал эпизод, когда Роммель в одиночку, с белым платком, вышел к итальянскому полку в 1 500 человек. Солдаты не просто сдались – они понесли его на плечах с криками «Да здравствует Германия!».
К третьему дню сражения капитуляция 1-го полка бригады «Салерно» поставила точку. Фронт на Изонцо рухнул. Армия перестала подчиняться приказам – сотни тысяч солдат бежали с гор, а резервные части встречали криками "черномазые". Шокирующие сцены: итальянские колонны сами шли к австрийцам, скандируя «Evviva l'Austria!».

Из-за того, что немецкие и австрийские штурмовые группы целенаправленно атаковали штабы и узлы связи, мгновенно нарушив управление итальянскими войсками на обширном участке, в образовавшийся информационный вакуум хлынули самые невероятные слухи, многократно усиленные страхом перед неизвестной и явно эффективной тактикой противника. Сообщения о прорыве передавались из уст в уста, обрастая жуткими подробностями. Солдаты, чья мораль и так была подорвана годами кровопролитных и бесплодных атак на Изонцо, легко поддавались страху.

Пожалуй, история итальянского фронта не была бы полностью драматичной, если бы после всего военный гений Кадорны, главнокомандующего итальянской армией, не шепнул бы ему замечательную идею – устроить массовые расстрелы деморализованных солдат. Голову Кадорны это уже не спасет. Зато эту печальную картину опишет служивший санитаром-добровольцем Эрнест Хемингуэй в книге "Прощай, оружие".

После сокрушительного удара под Капоретто, когда казалось, что Италия вот-вот рухнет под натиском австро-германских дивизий, итальянская армия, истекая кровью, сумела совершить отчаянный рывок назад и закрепиться на последнем рубеже – естественной преграде в виде реки Пьяве. Этот драматический отход, хоть и стоил огромных потерь в людях и технике, позволил выиграть время и перегруппировать уцелевшие силы.

Есть существенная разница между стратегическим и тактическим крахом. Если итальянская катастрофа при Капоретто стала результатом локального провала, то немецкий фронт деградировал в первую очередь через эрозию стратегии. Немцы на Западе годами не могли преодолеть тупик, порожденный их же планом. Немецкий Генштаб, уверенный в силе стремительного удара, игнорировал фактор времени как главного врага.

Железные дороги, рассчитанные до минуты, превратились в ловушку: любая задержка (как под Льежем или Намюром) каскадом разрушала всю логистику. Даже взятие ключевых крепостей не вернуло темп – вместо парализованного противника Германия получила ожесточенное сопротивление франко-британских сил, а затем и “Чудо на Марне”. Это был крах не только плана, но и философии “решающего сражения”: XX век требовал гибкости, которой не было у кабинетных стратегов.

Безусловно, Шлиффен не мог представить, что его план веретеном протянется через всю войну – через немецкие окопы, рядовых солдат, через немецкую логистику, и в конечном итоге аккуратно затянется на шее немецкой победы. Ирония заключается в том, что план графа Альфреда фон Шлиффена, начальника германского Генерального штаба с 1891 по 1906 год, был ответом на кошмарную для Германии перспективу войны на два фронта – против Франции на западе и России на востоке.

Его основная идея заключалась в том, чтобы, пользуясь предполагаемой медлительностью русской мобилизации, обрушить всю мощь германской армии на Францию, разгромить её в течение 6-8 недель массированным ударом правого крыла через нейтральные Бельгию и Люксембург (в некоторых первоначальных вариантах даже через южную Голландию), обойти Париж с запада и юга и оттеснить французские армии к их восточным крепостям или к швейцарской границе. После этого триумфа предполагалось быстро перебросить войска на восток для борьбы с Россией. Ключевым же элементом был невероятно сильный правый фланг.
До Шлиффена главными военными теоретиками Германии были Вальдерзее и Мольтке-старший. Оба рассматривали военную доктрину прежде всего через призму географии. Активную войну на два фронта они считали губительной (более того, опасались даже Франции из-за её крепостей на восточной границе). Оборону Мольтке планировал держать по Рейну, используя реку как естественный барьер. Главный же удар переносился на восточный фронт. На востоке главной целью Мольтке видел Польшу без дальнейшего продвижения в глубь территории Российской империи. Мольтке прекрасно помнил печальный опыт Наполеона и чем он чреват.
Однако, его преемник не был столь дальновиден. Центральный элементом своей доктрины Шлиффен сделал строго наступательную мощь. А его напор перенес с России на Францию по причине улучшения системы развертывания мобилизационного резерва последней. В конечном итоге, в меморандуме 1905 года Шлиффен окончательно завершит построение всей системы атаки. Не может не вызывать умиления некоторая наивность автора: дело в том, что за золотой стандарт Шлиффен взял битву при Каннах в 216 году до н.э., когда Ганнибал блестяще одержал победу над римлянами с помощью флангового охвата.

Возможно, это стало первым кирпичиком, заложенным в поражение. Шлиффен стремился экстраполировать опыт Ганнибала на многомиллионные массовые армии – как универсальное оружие, которое будет действовать в любой ситуации, на любой местности, с любым противником. При этом Шлиффен не был сторонником обязательного численного превосходства (на тот момент были опасения попадания в армию нежелательных элементов в виде социалистов).

Шлиффен не верил в долгую войну: “стратегия измора, – писал он, – немыслима, когда содержание миллионов вооруженных людей требует миллиардных расходов”. То есть его основным нарративом было убеждение, что война не может длиться долго, сугубо по экономическим причинам. Сложно сказать, наивность это или банальное нежелание уступить Мольтке, чья доктрина себя проявила в войне с Австрией, а затем и с Францией – окружение всей вражеской армии, а не просто по частям, и последующее ее уничтожение мощным ударом.

Сменивший Шлиффена, после отставки, Мольтке-младший, внес некоторые изменения, ослабив немного правый фланг в пользу левого, но в целом план оставил без изменений.
Так в чём же план Шлиффена “заложил” предпосылки будущего падения фронта, хотя пусть и опосредованно?

Первое, пожалуй, что стоит отметить, это ставка на молниеносную атаку и игнорирование затяжной войны. План был рассчитан исключительно на быструю, решительную победу. Он не предусматривал альтернатив на случай, если она сорвётся. Вся экономика, мобилизационные ресурсы и даже психологическая подготовка нации были ориентированы на короткую кампанию. Когда в 1914 году план провалился и война перешла в позиционную фазу, Германия оказалась неготовой к длительному противостоянию на истощение.

Второе, это “логистический кошмар”. Амбициозность плана была такова, что он создавал колоссальные логистические проблемы. Снабжение гигантского правого крыла, наступающего веером по чужой территории с разрушенными коммуникациями, было чрезвычайно сложной задачей. В 1914 году германские войска действительно опережали свои линии снабжения, солдаты были измотаны непрерывными маршами.

Это предвосхитило логистические трудности, которые Германия испытывала на протяжении всей войны, особенно в ходе масштабных операций 1918 года, когда уже даже артиллерия не всегда могла поспеть за пехотой из-за нехватки лошадей, не говоря уже о банальном провианте.

Проблемы лежали также и в самом планировании оперативно-тактических действий. Так, например, вслед за наступающими на правом фланге должны были двигаться восемь корпусов из резервистов, ландвера и новобранцев. Шлиффен предполагал, что они должны были блокировать вместе с правым крылом весь Париж. Ёмкость солдат же предполагалось рассчитывать исходя из количества железных дорог. Однако как раз это самое количество ему, по всей видимости, известно не было, по крайней мере, он на своей карте его не привёл, возможно, полагаясь на пеший строй, как и пути передвижения резервов к основному флангу. По всей видимости, для переброски через франко-бельгийскую границу по ЖД её обычной пропускной способности было не достаточно.

Германское командование недооценило не только коммуникации, но и такие факторы в планировании, как скорость мобилизации и способность французов к манёвренной обороне, перегруппировке сил, а самое главное, к серьёзным контрактам. Сами французы их практически не допускали в планировании. Дело в том, что французский 14-й план войны, завершённый в 1898 году, допускал лишь одну оборону от немцев из-за их численного превосходства. Однако стоит упомянуть, что Франция всё же отчасти решила отставание в численности, установив закон о всеобщей воинской обязанности и двухгодичной службе.

Прямыми плодами некоторых допущений в плане станет и ситуация с фон Клюком. Когда командующий 1-й германской армией фон Клюк повернул свои войска восточнее французской столицы, вместо того чтобы обойти её с запада, – создав роковую брешь. Этот манёвр оголил правый фланг фон Клюка, чем не замедлило воспользоваться французское командование во главе с генералом Жоффром.
Союзники, своевременно вскрыв этот рискованный поворот и образовавшийся опасный разрыв между 1-й и 2-й германскими армиями, нанесли скоординированный контрудар на реке Марна в начале сентября 1914 года. Французская 6-я армия атаковала открытый фланг Клюка, а британские части устремились в образовавшуюся брешь, создавая угрозу окружения для немецких войск. Этот момент, вошедший в историю как “Чудо на Марне”, остановил германское наступление и заставил их перейти к поспешному отступлению.

Часто можно увидеть мнение, что фон Клюк отошёл от первоначального плана Шлиффена. Однако проблема как раз была в самом плане: Шлиффен так до конца и не определился, как охватывать Париж через Юго-Запад или сначала через Юг, а потом и Восток. Сам фон Клюк никаких решений не принимал, приказ он получил от Мольтке, который решил, что поддержать вторую армию будет выгодно.

Как бы то ни было, ни фон Клюк, ни Мольтке уже к тому моменту не могли никак повлиять на созданные задержки ранее. План Шлиффена представлял собой сложный механизм, работающий по строгому расписанию. Любой сбой, а они были неизбежны, ставил под угрозу всю операцию. Когда ситуация начала отклоняться от запланированной, у германского командования в 1914 году не оказалось гибких альтернативных решений.

Предпосылки, что Бельгия окажет лишь символическое сопротивление (оказалось не так), и что Британия либо не вступит в войну, либо её экспедиционные силы будут незначительны и прибудут поздно (Британские экспедиционные силы сыграли важную роль в битве на Марне), а в тоже время Россия будет мобилизовываться крайне медленно (русское наступление в Восточной Пруссии началось раньше, чем ожидалось, и вынудило Мольтке-младшего перебросить два корпуса с западного фронта в критический момент) веяли если не малодушием, то как минимум серьёзным упрощением реальности и недоработкой разведки.

Проблема Шлиффена (и его последователя Мольтке-младшего) также в том, что он переоценивал возможности собственной армии. Шлиффен верил в абсолютное превосходство германского солдата и командования, что позволяло ему строить планы на грани (а иногда и за гранью) физических возможностей войск. Конечно, Шлиффену бы стоило вспомнить немецкую классику: “трения войны”, о котором писал Клаузевиц, совокупность непредвиденных случайностей, ошибок, трудностей, замедляющих и нарушающих любые военные планы.

Неудача на этапе планирования впоследствии привела к возникновению Западного фронта с его многокилометровыми линиями окопов. Германия была втянута в изнурительную войну на истощение, которую она, будучи континентальной державой, отрезанной от мировых ресурсов морской блокадой, выдержать не могла. При этом годы окопной войны перемололи кадровый состав германской армии и истощили ее материальные ресурсы. К 1918 году Германия подошла с армией, состоящей в значительной степени из молодёжи и стариков, с падающим качеством вооружения и снаряжения. Это было прямое следствие провала первоначальной ставки на быструю войну.

Однако на момент финального наступления была иллюзия, что это не так. К началу рокового 1918 года на бумаге ситуация выглядела многообещающей. Людендорф смог сконцентрировать на Западном фронте 192 дивизии, что давало ему некоторое численное превосходство над 178 дивизиями Антанты. В авангарде германских сил находились части, считавшиеся элитой армии: гвардейские, егерские, отборные прусские, швабские и баварские соединения.

Например, в состав 14-го корпуса входили такие прославленные соединения, как 4-я гвардейская дивизия, 25-я дивизия (сформированная из гвардейских полков малых германских государств), 1-я прусская дивизия, а также 228-я резервная дивизия, укомплектованная выходцами из Бранденбурга и других прусских земель. Однако эта внешняя мощь скрывала серьёзные проблемы. К четвертому году войны даже эти лучшие части имели в своём составе значительный процент необстрелянных новобранцев и неоднократно пополнялись после тяжёлых потерь.

Человеческие ресурсы не только армии, но и самой Германии были на исходе. К январю 1918 года страна могла полагаться лишь на призывников 1900 года рождения – юношей, которые должны были достигнуть призывного возраста только осенью. Это означало, что окно возможностей для Германии стремительно закрывалось. Перед Гинденбургом и Людендорфом стояла критически важная и двойственная задача: одержать победу в войне до того, как на европейский театр военных действий в полную силу прибудут американские войска, способные окончательно изменить баланс сил в пользу Антанты, и одновременно сделать это до того, как последние резервы германского мужского населения будут исчерпаны в горниле решающего наступления. Время работало против Германии, и ставка была невероятно высока.
Понимая это, Германия пыталась радикально переосмыслить ошибки, чтобы вылезти из трясины, в которую ее затянул сумрачный гений Шлиффена-Мольтке. В условиях приближающегося кризиса и необходимости добиться быстрого успеха, германское командование сделало ставку на тактическую доктрину, призванную преодолеть позиционный тупик траншейной войны. Стратегические директивы дополнялись множеством тактических нововведений. Помимо уже упомянутой концепции “просачивания” (infiltration) была также артиллерийская подготовка, которая теперь включала комбинированные залпы: фугасные снаряды разрушали укрепления, а “синий крест” (химические заряды с дифосгеном) подавлял живую силу.

За огневым валом следовали элитные штурмовые подразделения, действовавшие автономно. Например, 3-й Егерско-штурмовой батальон дробился на мобильные группы – штурмовые блоки, каждый под командованием лейтенанта или фельдфебеля. Их состав варьировался: так, 2-я штурмовая рота, поддерживающая 109-й пехотный полк, который по замыслу должен был прорвать линии (прежде всего английской обороны), делилась на два штурмовых блока и “блок безопасности”. Типичный блок включал штурмовиков с гранатами, расчеты лёгких пулемётов, огнемётчиков и гранатомётчиков, что позволяло подавлять очаги сопротивления без замедления темпа.

Реализация всей этой локальной тактики требовала унификации подготовки. Так с 1 января 1918 года вступило в силу второе издание “Руководства по обучению пехоты в войне” (Ausbildungsvorschrift für die Fusstruppen im Kriege), радикально менявшее устоявшиеся подходы. Документ предписывал обучать каждого пехотинца как штурмовика, включая упражнения на координацию с артиллерией и преодоление заграждений. При этом в тексте сознательно избегали упоминания специализированных штурмовых подразделений – акцент делался на гибкости взводов и рот.

Максимальной тактической единицей в руководстве оставался батальон: его командир лично координировал огонь крупнокалиберных пулеметов, легких минометов и артиллерии сопровождения, распределяя задачи между ротами через конкретные приказы. На уровне выше батальона командование переходило к принципу боевых задач: старшие офицеры ставили цели (например, “захватить высоту X”), но не вмешивались в методы их достижения, оставляя тактику на усмотрение подчинённых.

Однако здесь есть и нюанс. Ключевым отличием немецкой штурмовой доктрины стала дихотомия между Befehl (“приказ”) и Auftrag (“боевая задача”). Если Befehl требовал беспрекословного исполнения (например, “атаковать траншею Y в 06:00”), то Auftrag формулировал результат (“обеспечить контроль над участком Z к закату”), поощряя инициативу. Эта система, закреплённая в руководстве “Наступление в позиционной войне” (Der Angriff im Stellungskrieg) от 26 января 1918 года, стала итогом трёхлетнего опыта. Его автор, капитан Герман Гейер из оперативного отдела Генштаба, синтезировал тактику локальных прорывов в концепцию Angriffsschlacht – “наступательного сражения”, где прорыв траншейной системы открывал путь к манёвренной войне.

Документ детализировал взаимодействие родов войск, использование рельефа и даже психологические аспекты (например, поддержание темпа атаки для деморализации противника). Однако успех зависел от баланса: низовые командиры получали свободу, но обязаны были строго координировать огневую поддержку на уровне батальона, сохраняя единство удара. Так немцы пытались превратить окопный хаос в управляемый “шторм”, сочетая железную дисциплину с тактической импровизацией.

Именно по этим принципам должна была действовать ударная группировка во время весеннего наступления (операция “Михаэль”). Гейер делал основной упор на максимально быстрое продвижение вперёд, сознательно игнорируя на начальном этапе угрозу флангам. Он утверждал, что “тактический прорыв сам по себе не является конечной целью. Его задача – создать условия для применения наиболее мощной формы атаки – охвата пехоты”. Однако опасения за фланги, по его мнению, могли сковать инициативу: “Чувство опасности справа и слева вскоре приведёт к остановке продвижения… Следует установить максимально быстрый темп… пехоту необходимо предостеречь от чрезмерной зависимости от артиллерийского заградительного огня”.

Штурмовым отрядам предписывалось прорываться вперёд "любой ценой", обходя очаги сопротивления и устремляясь в глубину. Людендорф, в свою очередь, определял стратегическую суть операции “Михаэль” не через достижение конкретных географических рубежей, а через сам факт прорыва: “Мы пробиваем дыру… Что будет дальше, увидим. Мы уже делали так в России”. Эта ставка на тактический прорыв без чёткой стратегической цели, основанная на опыте Восточного фронта против ослабленной русской армии, несла в себе огромные риски при переносе на Западный фронт.

Начатое 21 марта 1918 года Весеннее наступление поначалу развивалось успешно. Германским войскам, эффективно применявшим вышеупомянутые доктрины и массированную артиллерийскую подготовку по методу Георга Брухмюллера, удалось прорвать британский фронт и продвинуться на десятки километров – невиданный успех со времён манёвренной войны 1914 года. Казалось бы, переосмысление тактики, по крайней мере на локальном уровне, дало свои плоды. Последовали и другие операции (“Жоржетта”, “Блюхер-Йорк”, “Гнейзенау”), также принёсшие тактические победы и территориальные приобретения. Однако эти успехи оказались пирровыми по нескольким причинам.

Во-первых, стремительное продвижение передовых частей привело к логистическому коллапсу; германская система снабжения, и без того перегруженная, не успевала за наступающими войсками, оставляя их без боеприпасов, продовольствия и подкреплений, а транспортные животные гибли тысячами. Во-вторых, новая тактика требовала высочайшей квалификации и самоотверженности штурмовиков, которые несли колоссальные потери в первых рядах, и восполнить эту элиту было уже невозможно, что привело к резкому падению качества германской пехоты. В-третьих, наступление страдало от отсутствия чёткой стратегической цели за пределами самого прорыва; Людендорф распылял силы, пытаясь использовать любой локальный успех, что вело к потере темпа и истощению последних резервов.

Отдельной проблемой также стало пристрастие немцев к разграблению складов союзников. Особенно в той их части, где хранился ром. Из-за усталости немецкий солдат тянулся к спиртному, что впоследствии гасило наступательный потенциал штурмовых и пехотных частей. Проблема дошла даже до Людендорфа, который удручённо заметил, что успех от штурмовых действий мог бы быть выше, если бы не запасы противника.

Кроме того, союзники продолжали оказывать сопротивление; несмотря на тяжёлые потери, сумев консолидироваться под началом Фоша и удержать фронт, в то время как прибытие американских войск начало ощутимо менять баланс сил. И хотя “пончики” зачастую скорее проявляли больше энтузиазма, нежели мастерства, к августу 1918 года их экспедиционные силы в Европе насчитывали 30 дивизий – это то количество, которое было критично для немцев.

С учётом всей вереницы факторов, перелом наступил уже летом 1918 года. Неудачная попытка последнего германского наступления на Марне в июле сменилась мощным контрнаступлением союзников. 8 августа 1918 года вошло в историю как “чёрный день германской армии”. Внезапная и массированная атака под Амьеном с использованием сотен танков привела к полному прорыву германской обороны. Началось финальное наступление союзников – "Стодневное наступление". Германский фронт начал медленно, но неуклонно откатываться назад.

Признаки коллапса становились всё более очевидными: росло число дезертиров, участились случаи неповиновения, целые подразделения теряли боеспособность и не могли удержать оборону. Германское верховное командование осознало неизбежность поражения. В конечном итоге солдаты отказывались атаковать, массово дезертировали или сдавались в плен. Происходила потеря управляемости войсками, нарушалась связь, приказы не выполнялись.

Союзники, применяя тактику непрерывных ударов на разных участках, не давая немцам возможности восстановить оборону, вынуждали постоянно отступать к линии Гинденбурга. Германия пятилась вплоть до 11 ноября, когда перемирие, подстрекаемое революцией, окончило войну.

Коллапс германского фронта в 1918 году – это трагический пример того, как внешне мощная военная машина может рассыпаться под давлением совокупности военных, экономических, социальных и психологических факторов.

План Шлиффена был гениальным в своей дерзости, но его чрезмерная амбициозность, рискованные допущения и игнорирование множества факторов привели к тому, что предопределили характер всей последующей войны: Германия оказалась не готова ни материально, ни стратегически, что и привело к созданию тех невыносимых условий, в которых фронт рухнул в 1918 году. План, созданный для предотвращения катастрофы, косвенно способствовал её созреванию.

Как покажут дальнейшие события Первой мировой войны, русский фронт не столько будет прорван, сколько растворится в огне революции, когда армия, потерявшая веру и смысл, повернет штыки от внешнего врага к врагам внутренним. А османские фронты, особенно на изнурительном Кавказском театре военных действий, рассыпятся в пыль под тяжестью испытаний, не выдержав напряжения тотальной войны, логистики и внутренних этнических раздоров. У всех перечисленных в этой статье примеров – уникальная историческая драма, но суть у них одна.

За этими стратегическими картами и сводками потерь скрывается феномен – попытка понять, как этот коллапс переживался изнутри, на уровне как индивидуального сознания, так и внешне всего коллектива. Армии. Страны. Изучение этих трагических событий даёт представление не только о природе войны, но и о природе самого человека, оставляя на теле истории глубокие шрамы и вечное предупреждение о том, что любая, даже самая прочная линия фронта, в конечном счёте держится лишь на тонкой нити человеческой воли.

Время, прежде размеренное приказами, сменами на посту и ожиданием атаки, сжимается до одного бесконечного "сейчас", единственная цель которого – выжить. Коллективное "мы" армии распадается на тысячи испуганных "я", и абстрактные цели войны – нация, империя, союзнический долг – мгновенно теряют всякий смысл перед лицом конкретной и неотвратимой угрозы собственной жизни. В этом феномене военный порядок уступает место первобытному инстинкту, а сложная машина уничтожения превращается в дезорганизованную толпу людей, стремящихся лишь в одном направлении – прочь от смерти.
Автор:
Алиса Сонгбёрд
Все блоки
Обложка
Заголовок: средний
Лид
Текст
Фраза
Изображение
Галерея
Линия
Zero
footer
Обложка: заголовок, подзаголовок и раздел
Лид (вводный текст)
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Короткая линия
Узкий текстовый блок
Кнопка «наверх»