header
Валентин Рощин
Давид Давидович Гримм
История одного юриста
История русской научной эмиграции полна ярких сюжетов и драматических поворотов, в центре которых — судьбы выдающихся представителей научного сообщества Российской империи. Потому желаем помаленьку формировать наш биографический цикл, посвящённый отдельным фигурам в русской истории – политикам, журналистам, юристам, чиновникам, учёным, предпринимателям, офицерам... Сегодня говорим о юристе Давиде Давидовиче Гримме.
Россия, шагая к XX веку с модернизацией и преображаясь во всех сферах жизни, столкнулась с чередой системных потрясений, которые в конечном итоге привели к краху её монархического строя. Однако та же страна, пережившая столь стремительное обрушение, породила целое поколение блестящих специалистов, оставивших значительный след в различных сферах знания — как внутри империи, так и далеко за её пределами.

Одним из факторов, способствовавших внутреннему ослаблению государства, стал глубокий кризис власти. Его проявления затрагивали не только исполнительную вертикаль, но и ключевые представительные органы, в том числе Государственный совет Российской империи.

Государственный совет, созданный в 1810 году манифестом Александра I, первоначально выполнял консультативную функцию при императоре. Однако после реформы 1906 года Совет был преобразован в верхнюю палату нового двухпалатного парламента. Наряду с Государственной думой он участвовал в законотворческом процессе, однако сохранял более консервативный состав и зависел, скорее, от императорской воли.

Совет состоял как из назначенных монархом членов, так и из избираемых от различных сословий и учреждений: в том числе духовенства, университетов и академий. В условиях ограниченной парламентской монархии он играл роль своеобразного «фильтра» для инициатив, исходящих от более демократически устроенной Думы.

Историография Государственного совета, несмотря на важность этого института, до сих пор не обладает полнотой, которой заслуживает столь значимая тема. Между тем, за протоколами стоят обычные люди, которые не только участвовали в политической жизни, но и несли с собой культурный и научный багаж.

Одной из таких фигур является Давид Давидович Гримм — известный юрист, профессор и государственный деятель, с 1907 года избранный членом Государственного совета от Академии наук и российских университетов. Его имя редко звучит в современных исследованиях, а подробная биография Грамм к настоящему времени не написана. При этом вклад Гримма в развитие правовой мысли России и в деятельность верхней палаты российского парламента заслуживает отдельного внимания.

Становление Гримма


Будущий профессор Давид Давидович Гримм родился 11 января 1864 года (по старому стилю) в Петрограде. 9 марта того же года он был крещён в евангелическо-лютеранской церкви Святого Петра под именем Давид-Иоанн-Фридрих.

Заслуживает отдельного упоминания отец учёного – Давид Иванович Гримм (1823–1898), что был надворным советником, архитектором, академиком Императорской Академии художеств и лютеранином по вероисповеданию. Он прославился как один из основателей так называемого «русского стиля» в архитектуре. Его деятельность была весьма плодотворной: в 1866 году Давид Иванович спроектировал часовню в Ницце в память о великом князе Николае Александровиче, а в 1867 — Владимирский собор в Херсонесе, впоследствии ставший важным символическим памятником для Российской империи.
Среднее образование Давид Давидович получил в частной гимназии Карла Ивановича Мая, основанной в 1856 году.
Здесь стоит ненадолго отступить от основной линии повествования и сказать несколько слов о гимназии, в стенах которой формировалась личность будущего профессора.

Василеостровская гимназия Карла Ивановича Мая на рубеже XIX–XX веков была одним из лучших учебных заведений Санкт-Петербурга. Она славилась не только высоким уровнем преподавания и академической атмосферой, но и особой педагогической системой, основанной на принципах гуманизма и внутренней дисциплины, сочетающей демократичность с требовательностью.

Среди её выпускников — целая плеяда выдающихся деятелей русской культуры: писатель Л. В. Успенский, художник А. Н. Бенуа, историк-медиевист Д. С. Лихачёв и многие другие. В гимназии учились дети как аристократических семей, так и интеллигентной профессуры, что создавало особую интеллектуальную среду.

Воспоминания Дмитрия Лихачёва о гимназии К. И. Мая подчёркивают её уникальность:

«Школа К. И. Мая наложила сильный отпечаток и на мои интересы, и на мой жизненный, я бы сказал, мировоззренческий, опыт. Класс был разношёрстный. Учился и внук Мечникова, и сын банкира Рубинштейна, и сын швейцара. Преподаватели тоже были разные. Старый майский преподаватель Михаил Григорьевич Горохов обучал нас два года перспективе почти как точной науке; преподаватель географии изумительно рассказывал о своих путешествиях и по России, и за границей, демонстрируя диапозитивы; библиотекарь умела порекомендовать каждому свое. Я вспоминаю те несколько лет, которые я провёл у Мая, с великой благодарностью. Даже почтенный швейцар, который приветствовал нас по-немецки, а прощался по-итальянски, учил нас вежливости собственным примером, как много всё это значило для нас, мальчиков!».

Особого упоминания заслуживает система воспитания и контроля, которую практиковал сам Карл Иванович Май. Ежедневно он лично встречал учеников у дверей, здороваясь с каждым — за исключением тех, кто в чём-либо провинился.
Здание гимназии, фотокарточка Карала Мая, а также гимназические знаки отличия и символы – «майские жуки». Здание – уже новое, проекта выпускника школы и брата нашего героя Германа Гримма
Воспитательные меры были, по современным меркам, необычны: например, вместо наказаний применялись педагогические приёмы, направленные на осознание проступка — ученик мог быть поставлен перед зеркалом, лишён десерта за обедом или оставлен после занятий. При этом система оценивания включала как поощрения, так и штрафные баллы: их сумма влияла на итоговую дисциплинарную нагрузку — от задержки после уроков до символического «карцера», в котором ученик оставался ненадолго и с учебными материалами. Максимальные штрафы полагались за списывание и осознанную ложь. Важно отметить, что воспитание носило коллективный характер: при проступке одного наказание часто распространялось на весь класс — подход, направленный на формирование ответственности перед общностью.

Учебный процесс в гимназии К. И. Мая отличался продуманной структурой и широким кругом изучаемых дисциплин. Программа включала около семнадцати предметов, среди которых были как основные, так и дополнительные: греческий и английский языки, бухгалтерия и другие. Образование длилось семь с половиной лет — пять ступеней по полтора года и заключительный шестой класс, предназначенный для подготовки к поступлению в университет.

Особое внимание уделялось физическому и нравственному воспитанию. Каждый учебный день начинался с обязательной получасовой гимнастики, включавшей упражнения на снарядах, элементы строевой подготовки и хоровое пение — всё это Май считал важной частью формирования дисциплины и характера.

Организация учёбы предполагала деление года на четверти и сложную систему оценивания. Помимо стандартных пятибалльных отметок использовались и словесные характеристики, что фактически расширяло шкалу до девяти уровней. По каждому предмету выставлялись три оценки: за знания, прилежание и поведение. Записи вносились в журналы на русском и немецком языках.

Таким образом, уже на этапе гимназического образования Давид Давидович получил не только всестороннюю академическую подготовку, но и опыт воспитания в духе ответственности, порядка и коллективной этики. Любопытно, что в той же гимназии учились и два его брата – Эрвин и Герман, последний в 1910 г. создаст проект по которому будет построено новое четырёхэтажное здание гимназии.

Неудивительно, что, обладая столь солидной базой, в 1881 году Гримм поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Этот период, пришедшийся на расцвет отечественной юридической школы, по праву считается «золотым веком» российской правовой науки.

Ф. Ф. Мартенс

Давид Давидович оказался в числе наиболее способных студентов и завершил обучение с отличием. Особенно сильные позиции в университете занимало преподавание международного права — дисциплины, которая во многом определила последующую специализацию Гримма. Среди его наставников был выдающийся юрист, признанный авторитет в области международного права Фёдор Фёдорович Мартенс — один из ведущих теоретиков и практиков своей эпохи, российский представитель на Гаагских конференциях мира, автор «Сборника договоров России с иностранными государствами». Общение с таким педагогом не могло не отразиться на профессиональном становлении молодого юриста.

Программа юридического факультета включала фундаментальные курсы по различным отраслям права, с обязательным вниманием к римскому праву, теории государства и права, а также истории политических учений.

Завершающим этапом обучения становились государственные экзамены, по результатам которых студенту присваивалась степень кандидата правоведения. Прилежание и академическая добросовестность Давида Давидовича позволили ему продемонстрировать блестящие результаты. Так, на выпускных испытаниях он получил высшие оценки по всем дисциплинам. В 1885 году Гримм был официально утверждён в степени кандидата правоведения.

Карьера государственного служащего для Гримма началась вскоре после окончания университета: 7 января 1886 года он был определён на службу в IV департамент Правительствующего сената — ведомство, ведающее гражданскими делами. Так, уже в ранние годы жизни он оказался вовлечён в важнейшие институты российской государственности и юриспруденции.

В ноябре того же года, по договоренности имперского правительства с Берлинским университетом были созданы Временные курсы по римскому праву, которые ориентировались на подготовку специалистов из России. В числе стажеров оказался как раз Давид Гримм.

Молодому исследователю было всего 22 года, когда он получил возможность учиться у выдающихся представителей немецкой юридической науки, в числе которых были Альфред Перниц и Эрнст Экк — признанные авторитеты в области правоведения. Как подчёркивают многие исследователи, именно с этого периода, с учёбы за границей, начинается подлинная научная карьера Давида Давидовича Гримма.

Дорога в Государственный совет


Вернувшись из Германии 3 августа 1889 года, Давид Давидович Гримм оказался среди той части молодого российского учёного сообщества, которая видела в праве не просто совокупность норм, но основу государственного порядка и гарантию культурной преемственности. Уже спустя месяц, в возрасте 25 лет, он получил приглашение на преподавательскую должность в Дерптский университет — один из старейших и наиболее уважаемых в Российской империи.

Примечательно, что период пребывания Гримма в Дерпте совпал с активной фазой русификации Прибалтики, особенно в сфере образования, где имперская администрация стремилась укрепить влияние русского языка и кадров. 6 сентября 1889 года он был официально утверждён в должности приват-доцента по кафедре римского права. Однако пребывание в Дерпте оказалось недолгим: уже в 1891 году Гримм подал прошение о переводе в Императорское училище правоведения в Санкт-Петербурге, которое было удовлетворено, в результате чего, молодой правовед вернулся в столицу.

К этому времени он завершал работу над своей магистерской диссертацией «Очерки по учению об обогащении» и 29 ноября 1891 года успешно защитил её, получив степень магистра римского права. Почти одновременно с этим начинается и его государственная карьера: в 1893 году Давид Давидович был принят на службу в Кодификационный отдел Государственного совета, а с 1 января 1894 года был причислен к Государственной канцелярии.

Научное ремесло Давид Давидович не оставлял никогда, в том числе в моменты, когда был до предела загружен службой и преподаванием. Упорная и кропотливая работа над докторской диссертацией, начатая ещё в середине 1890-х, завершилась 24 сентября 1900 года защитой исследования «Основы учения о юридической сделке в современной доктрине пандектного права». Работа, как и сам её автор, получила признание: Гримму была присуждена степень доктора юридических наук. Уже через три месяца он был утверждён в должности экстраординарного профессора Санкт-Петербургского университета по кафедре римского права, одновременно возглавив юридический факультет в качестве декана.

Карьера, казалось, двигалась бодро и сулила ещё больших достижений Гримму. В 1901 году он стал ординарным профессором Императорского училища правоведения – одного из самых престижных правовых учебных заведений империи, а уже в августе 1904-го был назначен инспектором классов.
Однако уже в следующем, революционном 1905-м году Давид Давидович подаёт прошение об увольнении и официально вступает в Конституционно-демократическую партию.

Это решение, на первый взгляд неожиданное для университетского профессора, на самом деле оказывается глубоко закономерным. После Манифеста 17 октября 1905 года, провозгласившего гражданские свободы и обещавшего законодательную реформу, в стране начался стремительный процесс политической мобилизации.

Либеральная интеллигенция (а, надо сказать, что Гримм не только, безусловно, принадлежал к ней, но и активно ретранслировал соответсвующие идеи) искала формы участия в переустройстве империи на правовой основе.

Кадеты выступали за конституционную монархию, в которой будет сильна роль парламента, равенство граждан перед законом, независимость суда и свободу слова. Конечно, кадетов всё это завело в тяжёлые перипетии, и позже, в вихрях революции и войны, партийцам придётся многое переосмыслить в новых условиях. Однако убеждённость многих политиков из этой партии была искренней и всеобъемлющей. В особенности это касалось правоведов. Для Гримма, воспитанного в духе академического правопонимания, это был не столько политический выбор, сколько продолжение профессионального и этического пути. Пути права и служения оному.
К этому моменту становится совершенно очевидно, что Давид Давидович не просто кабинетный учёный, а деятель, остро чувствующий пульс времени. Как точно замечает доктор исторических наук М. В. Ковалев, его авторитет был настолько высок, что не вызывал сомнений даже у идейных противников. 8 февраля 1907 года Гримм был избран в Государственный совет от Академии наук и российских университетов — коллегии, объединявшей крупнейших представителей интеллектуальной элиты страны. С этого момента начинается новый этап его жизни, связанный с активной законотворческой и общественно-политической деятельностью.

Примечательно, что внутри Государственного совета Давид Давидович вскоре становится одной из центральных фигур так называемого «левого крыла». В условиях, когда верхняя палата сохраняла в целом консервативный и лояльный императору состав, именно «левые» члены Совета, которые избрались от университетов, академий и земств, представляли интересы умеренного реформаторского лагеря. Это крыло выступало за усиление роли парламента, за то, чтобы Дума обладала не только правом совещания, но и реальными рычагами влияния. Гримм активно отстаивал идеи правового государства, поддерживал расширение прав земских учреждений, выступал против репрессивных ограничений свободы прессы и академической автономии. Его голос был особенно заметен в тех дебатах, где речь шла о границах царской власти и возможностях реформ без насилия. Внутри Госсовета он формирует не просто фракцию, а круг людей, готовых к юридически обоснованному реформизму — сдержанному, но настойчивому.

Именно с этого момента фигура Гримма становится всё более заметной не только в академических кругах, но и в структуре высшей законодательной власти империи. Десять лет его участия в работе Государственного совета – это целая эпоха в истории российской правовой мысли.

Гримм в последние мирные годы империи


Пожалуй, вершиной университетской карьеры Давида Давидовича стало его избрание ректором Санкт-Петербургского университета 1 марта 1910 года. Это назначение пришлось на начало последнего — и самого тревожного — десятилетия в истории Российской империи.

Уже тогда становится очевидно, что университетская автономия — то хрупкое достижение, ради которого боролось не одно поколение профессоров и студентов, — окажется под мощным давлением со стороны государственной власти. В этом смысле показательна фигура министра народного просвещения Льва Аристидовича Кассо, вступившего в должность в 1910 году.

Без преувеличения можно сказать, что 1911 год стал переломным моментом в судьбе высшего образования в России. Кассо исходил из жёстко централистской логики: всякая независимость — уже вызов порядку, а автономия университетов — не привилегия, а угроза. Его курс предполагал устранение самоуправления, контроль над назначениями, сведение роли профессуры к техническому исполнению.

Началась масштабная чистка: из университетов стали уходить крупнейшие учёные — Кизеветтер, Петрушевский и многие другие профессора, крайне глубоко и активно вовлечённые в либеральную политическую жизнь и оппозицию правительству. Это вызвало резкое недовольство студентов и в конечном итоге — забастовки.

Гримм, как ректор, оказался в ситуации, требующей не только принципов, но и расчёта. Несмотря на либеральные убеждения, он стремился действовать в рамках закона и предупредить насилие. Именно поэтому, в разгар протестов, он распорядился временно приостановить занятия — чтобы избежать эскалации конфликта. Однако Кассо воспринял этот шаг не как акт ответственности, а как проявление неповиновения. Министр потребовал немедленно возобновить занятия, а когда это произошло — в университет вошла полиция, арестовав около 400 человек. Так конфликт между ректором-правоведом и министром-администратором достиг апогея.
Но и здесь Гримм проявил настойчивость. В 1913 году Кассо принял изощрённое решение: он назначил Гримма ректором Харьковского университета. На первый взгляд — повышение. На деле же — вынужденная отставка. Перевод в другой город означал бы невозможность посещать заседания Государственного совета, а значит, утрату политического влияния.

Гримм, юрист до мозга костей, нашёл элегантное решение: он просто не поехал, предложив назначить на должность другого кандидата. Ход Кассо был нейтрализован — но лишь временно.

В 1914 году Гримм подвергается обвинениям в том, что систематически не исполняет служебные обязанности и отсутствует на рабочем месте. Это стало поводом для его формального увольнения, подписанного Кассо 31 января 1914 года. Решение вызвало широкий общественный резонанс и поставило под угрозу его пребывание в Государственном совете. Дело было передано на рассмотрение 7 мая 1914 года. По его итогам состоялось тайное голосование, на котором Гримма всё же не лишили мандата. Уже в сентябре он вновь был избран преподавателем — на этот раз энциклопедии права.
Казалось бы, всё налаживается. Но уже осенью 1914 года грянула мировая война. А за ней — революция.

1914–1917:

война, революция, эмиграция


Начало Первой мировой войны Давид Давидович встретил с чувством подлинного патриотизма. Однако даже в условиях военного времени он не отказывался от критического взгляда на внутренние механизмы управления: резко выступал против нарастающей бюрократизации, нескончаемой министерской чехарды и необъяснимых решений, принимавшихся политическими ведомствами империи. Его научная и политическая биография, казалось, достигла зрелости — за его плечами стояли авторитет, признание, связи, опыт. Но всё это быстро теряло значение на фоне стремительно разрушающейся государственной машины.

Сессии Государственного совета становились всё реже, влияние либеральных фракций таяло, а сам Гримм оказывался во всё более двусмысленном положении: с одной стороны — верность закону и служебному долгу, с другой — всё более отчётливое осознание, что правовая форма больше не способна удерживать реальность. Он продолжал преподавать, принимал участие в заседаниях, выступал по вопросам университетской реформы и гуманитарного образования, но общественно-политическая атмосфера всё заметнее сгущалась.

Политический климат ужесточался, границы между «лояльной оппозицией» и «государственными врагами» постепенно стирались. Для таких, как Гримм — воспитанных в традиции рационального, университетского правосознания — происходящее становилось не просто тревожным, а экзистенциально неприемлемым.

В 1915 году он был избран в Центральный комитет кадетской партии, продолжив активно участвовать в её деятельности вплоть до самого конца существования партии как легальной силы. В Центральном комитете «Партии народной свободы» Гримм оказался в один из самых трудных периодов её существования — военного времени, полного политической неопределённости и внутренних разногласий. В отличие от части либерального лагеря, склонной к осторожному сближению с властью ради «военной консолидации», Гримм продолжал настаивать на необходимости парламентского контроля, подотчётности исполнительной власти и сохранения гражданских свобод даже в условиях чрезвычайного положения. Он выступал против чрезмерного расширения полномочий армии и охранительных органов, полагая, что война не должна становиться поводом для демонтажа правового порядка.

Особое значение в его позиции имело отношение к союзникам и будущему устройству России после войны. Гримм поддерживал активное участие России в Антанте, но при этом считал, что послевоенное урегулирование должно основываться на праве народов, международных гарантиях и институциональных обязательствах — как внешних, так и внутренних. Он участвовал в обсуждениях внутри партии по вопросам реформы избирательного законодательства, преобразования Государственного совета, а также возможности конституционного закрепления ответственности министров перед парламентом.

Для Гримма кадетская партия оставалась не столько политической платформой, сколько пространством правового реализма: веры в то, что Россия может эволюционно перейти к подлинной конституционной монархии без насилия и революционного срыва.

Отречение императора в феврале 1917 года не стало для него неожиданностью. Партия кадетов немало сил положила на противостояние Николаю II и ошибочно восприняла Февраль как свою победу на пути к ограничению монархии. Сам Гримм воспринимал случившееся как закономерный итог безответственного, оторванного от реальности управления — прежде всего на уровне верховной власти.

Гримм, как и многие его единомышленники, поначалу с энтузиазмом включился в работу институтов Временного правительства. 21 марта он вошёл в состав комиссии по реформе высшего образования, учреждённой Временным правительством при Министерстве народного просвещения. Это был тот редкий момент, когда, казалось, университетская автономия и правовая реформа обретают шанс на возрождение.

Как и большинство его сопартийцев, Гримм проявлял лояльность Февралю, с которым связывались либеральные грёзы, но оказался ошарашен дальнейшим развитием событий, последовавшим за сломом старой государственности.

Октябрьский переворот стал для Гримма потрясением. Он не признал власть Советов, и, как отмечает его биограф М.В. Ковалев, его дальнейшая деятельность в этот период плохо поддаётся реконструкции. Известно лишь, что он продолжал работу в университете, но находился под постоянным наблюдением. Большевики относились к нему с глубоким подозрением — как к представителю старого правового порядка, к стороннику легитимности и эволюции, а не насильственного разрыва. К тому же принадлежавшего к ненавистной им партии «буржуазии» и «контры».

Конечно же, недоверие вылилось в прямые репрессии: в 1919 году Гримм был арестован и провёл около шести месяцев в заключении. Оставаться в России для него стало попросту опасно. В феврале 1920 года он покинул страну — навсегда, как оказалось.
Символы и агитматериалы партии кадетов

Гражданская война и эмиграция


Жизнь Гримма в эмиграции — это не просто новый этап его личной биографии, но и часть куда более широкой и трагической истории русской научной эмиграции. Истории, в которой сотни таких же блестящих специалистов, как Давид Давидович, были вынуждены покинуть страну, чтобы сохранить своё дело, достоинство и веру в разум.

В отличие от многих представителей первой волны, Гримм не ограничился одной страной пребывания. Если, скажем, Иван Ильин обосновался сначала в Германии, а затем — вынужденно, — в Швейцарии, а Николай Бердяев провёл остаток жизни во Франции, то Гримм постоянно находился в движении, будто пытаясь найти для себя новую опору. Первой точкой его эмиграционного маршрута стала Финляндия — в то время ещё независимая, но тесно связанная с северо-западной Россией территория. В Хельсинки Гримм активно включается в антибольшевистскую деятельность. Он становится посредником между заграницей и подпольем в Петрограде — в частности, взаимодействует с Таганцевской организацией.

Организация ставила перед собой цель подготовки вооружённого восстания при условии подхода белых войск, восстановления законной власти, а в перспективе и созыва нового Учредительного собрания. В отличие от военных заговоров Таганцевская группа имела выраженный гражданский, интеллектуально-интеллигентский характер: в неё входили юристы, студенты, преподаватели, инженеры, представители бывших профессиональных союзов.

Что касается Таганцевской организации, то историки много спорили по поводу реальности её существования. Одни видят в этой будто «монархической» организации типовую чекистскую «провокацию», в рамках которой большевики собрали недовольных и пустили их под нож; другие считают и вовсе фабрикацией, собранной в отличие от дел военных групп без каких-либо весомых доказательств попросту для ликвидации неугодных. Чекисты действительно активно практиковали подобное. Однако в случае с делом Таганцева, по-видимому, некоторые связи всё-таки имелись, и, возможно, организация кое-что из себя да представляла как элемент подполья.

Корни организации уходят в более раннее время. В 1919 году Северо-Западная Армия завязала контакты с офицерами, оказавшимися на службе у «красных» (полковник Владимир Люндеквист, полковник Георгий Лебедев, подполковник Вячеслав Шведов и проч.), и с другими фигурами в городе, готовыми на выступление против большевиков. Среди них был также адмирал Михаил Бахирев. Кроме того, «белая» разведка направляла в Петроград своих офицеров, задачей которых было налаживание таких связей, выстраивание подполья и координация действий различных групп. Одной из центральных фигур тут выступил штабс-капитан Юрий Герман, оказавшийся узловым центром подпольных организаций.
Работа велась строго конспиративно, ячеечным методом. Помимо непосредственной координации на местах, считается, что организация поддерживала каналы связи с различными фигурами антибольшевистской борьбы в Финляндии, Прибалтике и с эмигрантскими кругами в Париже и Константинополе. Именно через Хельсинки, по всей видимости, шло сообщение между центром в Петрограде и штабом генерала Врангеля.

Изначально задачей подпольных групп было, дождавшись наступления на Петроград «белых», при их непосредственном приближении ударить по «красным» в тылу, своими ограниченными силами, по мере возможности, оказав помощь наступлению.

Помимо осуществления связи подполья с разведкой и командованием «белых» войск генерала Юденича, последний также поручил Юрию Герману особую задачу – формирование «Временного Петроградского правительства», которое должно было быть создано в противовес сформированному под давлением британцев Северо-Западному правительству. Петроградское правительством должно было быть создано втайне от англичан и стать для них сюрпризом. Единственный представитель С-З правительства, который вошёл бы и в новое Петроградское, был член кадетского ЦК профессор Антон Карташёв.

По-видимому, профессор Гримм, как и активно вовлечённые в Белое движение профессора Антон Карташёв и Пётр Струве (ставший при Врангеле главой МИД) держали определённую связь с подпольем в Петрограде.

По-видимому, выполняя задачу генерала Юденича, Юрий Герман вышел на связь с полковником Георгием Лебедевым и с представителями «белой» подпольной организации Национальный центр профессорами Владимиром Николаевичем Таганцевым и Александром Николаевичем Быковым. Судя по всему, Юрию Герману удалось наладить взаимодействие различных подпольных групп, связан представителей Национального центра с военной организацией Владимира Люндеквиста, морской группой адмирала Михаила Бахирева и прочими группами. Так и оказалось сформировано петроградское подполье.
Однако последовавшее поражение Северо-Западной армии и её откат от города коренным образом изменили положение вещей. Теперь нельзя было расчитывать на подход помощи. Кроме того, чекисты вышли на следы многих участников подполья – волна арестов лиц, вовлечённых в заговор и нет, – прокатилась осенью 1919-го, а в январе 1920-го последовали массовые расстрелы. Так центральные фигуры подполья оказались схвачены и расстреляны: погибли полковники Лебедев, Люндеквист, адмирал Бахирев, а также многие офицеры и гражданские.

Другие, как Юрий Герман, погибли в бою. Это случится позднее: волна расправ над подпольщиками обойдёт группу Германа и Таганцева тогда, в январе 1920-го. Они продолжат осуществлять связи с «белыми», пытаться эвакуировать своих после провала и реагировать на развитие событий, ища связи не только с отдельными офицерами и частями Красной армии, не только с рабочими Путиловского завода, но и с матросами Кронштадта.

Однако для них всё закончится трагично. Переходя границу, Герман вступит в перестрелку с отрядом чекистов, и, не желая сдаваться в плен, застрелится. Далее последуют аресты и массовые расстрелы по делу профессора Таганцева. Будут арестованы и убиты сотни людей. Среди прочего, погибнет русский офицер и поэт Николай Гумилёв.

Разгром организации стал одним из крупнейших ударов по оставшимся в Советской России представителям старой элиты. Итак, в июне 1921 года ЧК начала масштабную операцию по аресту членов подполья, охватившую сотни человек. К осени было арестовано более восьмисот подозреваемых, более ста из них были расстреляны, включая самого Таганцева.

Стоит заметить, что Владимир Таганцев был юристом и сыном знаменитого правоведа профессора Николая Таганцева – одной из ключевых фигур в истории русского уголовного права. Кроме того, Владимир, так же как и Гримм, был выпускником гимназии Карла Мая. Так что, неудивительны связи семьи Таганцев и Гримма.
В контексте нашей темы особенно интересно, что сохранилось письмо, Давида Гримма к генералу Петру Врангелю по поводу гибели подполья:
…Был арестован Таганцев, игравший в последние годы видную роль в уцелевших в Петрограде активистских организациях и связанный, между прочим, с артиллерийским офицером Германом, который служил в финском Генеральном штабе курьером… Герман был убит при переходе финской границы, причём у него были найдены письма и прокламации… и подполковник Шведов, и лейтенант Лебедев попали в Петрограде в засаду и погибли… оба должны были быть не просто курьерами, а руководителями, и заменить их сейчас некем…
В письме Гримма есть неточности (статус Германа; и, в частности, подполковник Вячеслав Шведов вместе с лейтенантом Лебедевым <это уже другой Лебедев>, вступили в перестрелку с большевиками, Шведов сумел застрелить двух чекистов, но оба были схвачены и впоследствии расстреляны). Однако это сообщение весьма информативно. Гримм хотя и не участвовал в событиях напрямую, но был довольно глубоко погружён в происходящее, имея к нему непосредственное отношение. Гримм сотрудничал с представителями Белого движения, прежде всего с Русской армией генерала барона П. Н. Врангеля. Он официально исполнял обязанности представителя Главнокомандующего, что ещё раз подтверждает его высокий авторитет и доверие со стороны военной эмиграции.
Война для «белых» вынужденно окончилась. К 1922 году стало ясно, что пребывание в Финляндии, стратегически ценную своей близостью к Петербургу, утрачивает политический и практический смысл. Гримм возвращается к своему главному призванию — университету.

Через краткую остановку в Париже Давид Давидович получает направление на работу в Прагу, где как раз в это время развернулась масштабная программа помощи эмигрантам — так называемая «Русская акция» при поддержке правительства Чехословакии. Уже осенью 1926 года он переезжает в Прагу вместе с супругой и поселяется в «Профессорском доме» — специально построенном здании, где ранее жил П. Б. Струве.

В Праге Давид Давидович активно включается в жизнь русской академической диаспоры. Он становится заместителем председателя Русской учебной коллегии — организации, созданной в декабре 1921 года для поддержки русских студентов и научной молодёжи. Одним из ключевых направлений её деятельности была академическая аттестация — проведение защит и присвоение учёных степеней. Гримм лично руководил рядом важных защит, в том числе диссертацией Г. В. Флоровского «Историческая философия А. И. Герцена», ставшей важной вехой в развитии русской религиозно-философской мысли.

Однако к концу 1920-х становится ясно, что пражская модель эмигрантского образования переживает кризис. Число студентов сокращается, финансирование слабеет, занятия проводятся нерегулярно. Это вынуждает Гримма искать новое место приложения сил. В 1927 году он принимает предложение переехать в Эстонию, в Тарту (бывший Дерпт, с которым судьба уже связывала Гримма), где продолжает преподавать римское право. Его научный и профессиональный авторитет признаётся и на государственном уровне — он привлекается в качестве эксперта для подготовки нового гражданского кодекса Эстонии (с 1935 года). Репутация Гримма была столь высока, что по личному распоряжению президента Константина Пятса проект Основного закона был специально переведён для него на русский язык.

Гримм оставался в Эстонии, по-видимому, до конца 1938 — начала 1939 года, после чего переехал к сыну в Латвию. В это время начинается его последний жизненный этап.

К сожалению, о последних днях Давида Давидовича известно крайне мало. Точно установлено лишь то, что он скончался 29 июля 1941 года в Риге, уже в условиях немецкой оккупации. Похоронен на Покровском кладбище — вдали от родины, но с той же внутренней строгостью, с какой прожил всю жизнь.

Безусловно, биография Давида Давидовича Гримма – это не столько история профессионального успеха, сколько история непрерывного интеллектуального сопротивления. Его жизнь прошла в попытке защитить право как ценность как в империи, так и в эмиграции.

За внешней дисциплиной и строгим академизмом скрывалась исключительная человеческая и гражданская воля. Сила, позволившая ему не раствориться ни в репрессиях, ни в изгнании, ни в интеллектуальной изоляции, свойственной поздним годам эмиграции.

Главное, что отличает Гримма от большинства его современников, это последовательность мышления и поступков. Он был человеком убеждений, а не лозунгов. Его либерализм, если и был идеологическим, то был национальным и вытекал из правовой логики. Из веры в то, что порядок возможен не на силе, а на законе.

Гримм не пытался использовать Государственный совет как трамплин или арену для громких выступлений. Сия работа внутри Совета отличалась методичностью, вниманием к процедурам и стремлением выстраивать баланс интересов. Он не был политиком в узком смысле слова и тем ценнее его присутствие в тех институтах, где, как правило, торжествовал компромисс без идей. Его реформизм был не радикальным, а конструктивным. Именно таким, каким его видели представители дореволюционной правовой школы.
Даже в конфликтах, будь то противостояние с министром Кассо он действовал не как оппозиционер, а как юрист, для которого процедура и форма были не пустыми формальностями, а пространством этики. Это особенно видно в истории его увольнения и последующего восстановления в правах: Гримм не стал раздувать скандал, но и не уступил в принципе.

Не менее важен и его путь в эмиграции. Здесь, в условиях утраты институциональной и гражданской принадлежности, характер Гримма проявился с особенной остротой. Он не стал «просто эмигрантом». Он не замкнулся в ностальгии и не отгородился от новой среды. Наоборот, он включился в образовательные, академические и правовые структуры тех стран, где жил. Тем паче, что он не искал новой родины, но создавал вокруг себя интеллектуальное пространство, в котором право продолжало действовать даже в условиях отсутствия государства.

В Праге, в Тарту, в Риге, Гримм всюду оставался профессором и экспертом, человеком, способным структурировать хаос, устанавливать нормы и передавать дисциплину мышления другим. Именно это делает его фигуру по-настоящему современной: в эпоху распада он продолжал создавать формы.

Для сегодняшнего читателя фигура Гримма может стать ориентиром как свидетельство того, что интеллектуальная стойкость возможна и в разломе. Он показал, что закон это не только текст, но способ мысли. Что убеждение это суровый метод. Что даже оказавшись в изгнании, можно не потерять себя, если остаться верным тому, что формировало тебя с юности: вниманию к слову, уважению к форме, к твоим традициям и образованию.

Он не был ни революционером, ни контрреволюционером. Он был юристом. И, возможно, в начале прошлого века, этот выбор, был одним из самых сложных: всегда стоять на букве закона, который может идти в разрез с твоими убеждениями.
Автор:
Валентин Рощин
Все блоки
Обложка
Заголовок: средний
Лид
Текст
Фраза
Изображение
Галерея
Линия
Zero
footer
Обложка: заголовок, подзаголовок и раздел
Лид (вводный текст)
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Текст, обтекающий изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Текст
Изображение
Текст
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Изображение
Текст
Цитата
Текст
Изображение
Текст
Короткая линия
Узкий текстовый блок
Кнопка «наверх»
от 0px до 640px
Кнопка для мобильной версии
Кнопка
Кнопка
Кнопка
Кнопка